Она уезжала в Нью-Йорк не для того, чтобы отработать величину мазков по холсту и даже не для того, чтобы мастерски освоить работу света в сочетании простых геометрических фигур и изящных линий. Руби была выслана из города, чтобы обрести себя, чтобы не рисовать больше лицо матери в блокнотах, не просвечивать то на солнце, высматривая изъяны или парящую в воздухе магию. Девочка хотела стать скульптором, как Она (всегда с большой буквы, словно божество, запечатанное в детском сердце), но имела талант совсем в иной сфере. Лин в начале отказывалась переводиться, отец не научил ее сдаваться, но после куратор факультета живописи пригласила ее на выставку Кабардинского, и Руби, теряясь в залах его творений, наблюдая целостность картины света, оставленного разбитой мозаикой на каждой его работе, что распроданы и разбросаны по всему миру, но собранные ненадолго здесь – в центральном музее Нью-Йорка, попала в яркие насыщенные сети его волшебства. Лин приходила сюда каждый день, устраивалась на лавочке сбоку и делала зарисовки пастелью. Ее техника самоучки была сбита, местами искажала детали, но преподаватели отмечали неограненный талант девочки, который при должном внимании в будущем позволит рубиновой девочке наконец-то засиять.
Лин перед выпуском нарисовала для каждого рисунки, на которых мозаикой были разбросаны отдельные детали современности, их кампуса, их общей на четыре года памяти, Руби вдыхала цветную жизнь в уверенные линии и дарила «плоть», оттеняя штрихами чьи-то зеркальные острые кусочки, глянцевый блеск первых автомобилей, ограненые гранатовые сердца. Ее любили за милую внешность и мягкую улыбку, за легкий нрав и умение веселиться, Лин никогда не отказывалась от вечеринок, участвовала в самоорганизованных выставках своих друзей. Ей нравилось подмечать детали, нравились осколки смеха в огромных пустых залах и сладкий вкус шампанского. Руби знакомилась с людьми без разбора, вытягивая из тех истории, опасения и вдохновение. Сама девочка не считала себя той, кем ее видел практически каждый, Лин оказалась намного глубже, чем можно было себе представить, замечая ее детский взгляд, обманываясь ее полуулыбками. И ей удавалось обвести вокруг пальца практически каждого. Мур любила играть.
Отец ждал ее домой к выходным. Руби весело болтала с ним по скайпу, перенаправляя его внимание с окончания учебы на несуществующую поездку к водопаду. Она была там прошлым летом, зрелище, конечно, незабываемое, но ее тянуло совсем в другую сторону, Лин не раз проводила подушечкой пальца по ярко-голубой линии, протянутой на карте поперек всего материка: Нью-Йорк – Сан-Диего, представляя, как это будет - вернуться. Сразу по завершении звонка, Мур отправила короткое сообщение с яркой фоткой, сделанной позавчера во время прогулки с подругами, а текст содержал время ее прибытия и номер рейса, а следом короткую прииску: «у тебя нет выбора» и ее любимый смайлик с чертенком. Руби возвращалась на два дня раньше в тайне ото всех, кто мог ждать ее в родном городе, но Кайдан... Кай должен был знать. У нее не было возможности попрощаться с ним четыре года назад, ее не было рядом после его аварии, о которой сама Лин узнала совершенно случайно пару месяцев назад, один из общих друзей внезапно вспомнил тот случай, освещая события за время ее отсутствие. Младшая Мур не возвращалась даже на Рождество и каникулы. В первый год – это был бунт за ссылку и стыд за то, что у нее не получилось пойти по стопам той, кого отец боготворил всю свою жизнь, даже после ее ухода, во второй она отдалась вечеринкам и новым знакомствам, в третий отправилась на поиски вдохновения, сменяя штаты друг другом, и вот наконец-то сейчас - возвращается.
Ее окутывало радостное нетерпение и почти детский трепет перед важной встречей, и даже читая очередную книгу по современному искусству во время перелета, Лин не попадала по строчкам, все время сбиваясь, обращаясь к иллюминатору и наблюдая за сменяющими друг друга облаками. Здесь наверху они все одинаковые. Внутри нее клокотало давно утраченное волнение, рассредотачивая ее внимание с окружающего и концентрируя на одном единственном имени. Ее чувства к нему были похожи на появляющегося из шляпы белого кролика, магия, возникающая из ловких рук, привязанность, бесцеремонно проявляющаяся, яркая, ни на что не похожая. Руби не давала определений, не навешивала ярлыки, когда злилась, замечая Кая в очередной раз с другой, когда нарочно притягивала к себе чье-то чужое, почти инородное внимание, заставляя смотреть на нее также, как Кай смотрел на нее в то время, но стоило Лин только обернуться, как взгляд темно-карих глаз менялся, словно застилался пленкой и это лишь сильнее ее задевало, заставляя сжимать руки в кулаки так крепко, что ногти впивались в ладони, надолго оставляя на мягкой коже розоватые полумесяцы.
Гул аэропорта, терминалы, спешка людей, которые стремились поскорее выйти к тем, кто ожидал их снаружи, поскорее направиться к выходу, сесть в такси и уехать. А Руби... Руби не торопилась, она следила за табло, на котором в скором времени должен был появиться номер ее рейса и кусала нижнюю губу изнутри. В ней волнение перекрывало нетерпение и она, как перед экзаменом старалась оттянуть момент теперь уже неизбежности. Знаете, люди за четыре года становятся совсем чужими, за это время жизни могут пойти абсолютно по разным направлениям, без опоры на некогда общее прошлое. Лин снимает свой ярко-оранжевый чемодан с черной ленты и минуя встречных людей, направляется к выходу. Теперь она не задерживается, не рассматривает окружающую обстановку, Руби, словно поставила цель и идет без оглядки.
Она замечает его темную макушку практически сразу и машет рукой, улыбается ярко. Пытается издалека прочесть хоть что-то на его лице, но терпит фиаско перед повзрослевшей скрытностью. Мур бы растеряться на секунду-другую, сказать, как он изменился, но для нее Кайдан все такой же: вспыльчивый и обожающий неприятности, вечно тянущий ее за собой, потому что Руби иногда, как сталкер, следовала по пятам из любопытства и желания узнать еще немного. Мне кажется, она просто обожает загадки под острым соусом запретов и тех эмоций, которые огнем проходились по ее существу. Лин отпускает ручку чемодана, не слыша как тот опускается на пол с едким треском, ударяясь пластиковым бортом о крупную напольную плитку, обвивает руками чужую смуглую шею и прижимается так крепко, насколько хватает сил, В Нью-Йорке мне казалось, что я никогда не вернусь, – еще один импульс крепких объятий, ощущение сильных пальцев на боках и спине, что могли бы лепить ее тело в любой момент, как мягкий воск, но она отстраняется, улыбается наигранно-смущенно, А ты подрос. Руби нащупывает ручку чемодана правой рукой, а левой хватает Кая под локоть, разворачивая в сторону выхода, не давая ему возможности перенять инициативу... из-за смущения и легкого чувства неуверенности и страха снова лишиться его общества. Я надеюсь, ты не приехал на мотоцикле, хотя, ужасно хочется на него посмотреть. Как твои дела? Мой отец по-прежнему не смягчился? Я, кстати, никому не сказала, что прилетаю сегодня, поэтому придется меня спрятать на пару дней, а тебе взять отгулы. Ой, я разве не сказала? – Поток ее слов казался бесконечным, но она никогда не давала пауз, ведь во время них можно возразить, оспорить уже принятое решение и отправить ее прямиком домой, как положено. Вот только Лин уже очень давно не поступает так, как положено, поэтому цепляется за крепкую руку друга только сильнее.

Кажется, так было всегда - я смотрел на нее, когда она не видит, а она на меня, стоило мне только отвернуться. После той первой встречи мы всегда были рядом, она вытаскивала меня из тени и показывала свет, она помогала мне узнавать вкус мира и погружала в бездну звезд - тех самых, что горели не на чернильном небе, а отражались в ее глазах-океанах; она учила меня жить и говорить да, когда хотелось больше всего забиться в угол и послать все к чертовой матери, она учила меня быть собой и понять чего я хочу на самом деле. Я уже не помню почему согласился на ее предложение, почему захотел возвращаться в тот полуразрушенный сарайчик и позволял ее нежным рукам обрабатывать мои безобразные раны, я не понимаю почему разрешал ей проводить своими теплыми пальцами по моей ледяной коже и почему отвечал на каждый из ее вопросов - она была той самой феей из хреновых девчачьих сказок, феей, что приходит на помощь в самую последнюю секунду и уже никогда не покидает тебя. Я не понимаю, как так произошло, что закутываясь в ее объятия я ощущал спокойствие и такое (уже казалось стертое из памяти) сверхъестественное тепло. Я терялся в ее голосе, в звонком смехе, путал свои пальцы в темных прядях ее волос и при любой возможности прикасался к такой белоснежной коже. Когда я был с ней, то оказывался в совершенно другом мире-вселенной, оказывался за толщей зеркального стекла, за которым ходили совершенно "серые" мальчики_девочки и позволял себе задерживать в себе вкус клена вместе с дыханием, смакуя ее запах и разбивая на осколки свое непонятное сердце. Мне было мало ее, со временем я стал задыхаться и оказался зависим, со временем я начал слишком остро реагировать на посторонних, что всегда окружали ее и тянулись к ее свету. Со временем я начал ненавидеть себя за то темное вещество, за всю ту липкую субстанцию, что обволакивала мои мысли и поднимала наверх самые темные эмоции, вытаскивала самое плохое и перекрывала все то небольшое хорошее. Я становился грубее, начинал отдаляться, все чаще говорил Руби "нет" и "возможно приду", я становился иным, запирая непривычные для себя чувства на замок и не позволяя им вырваться наружу, хотя меня и притягивало к ней со сверхъестественной силой. Я не хотел переходить ту самую черту между нами, на которой с первого дня_вечера нашего знакомства была выжжена надпись "д р у з ь я"; не хотел разрушать уже сложившиеся правила и устоявшиеся отношения, замечать того, что и она смотрит иначе - провожает взглядом, задерживает дыхания, когда я шепчу ей очередную ерунду на ушко, покрывается мурашками, когда закутываю в свои объятия, пытаясь согреть от слишком сильного ветра и спрятать от холодных капель дождя; она так же, как и я на парней рядом с ней, стала острее реагировать на девчонок рядом со мной, тех, которых я приводил на наши, по идее, совместные походы в кино - традиция, что никогда не нарушалась,но правила которой я решил переписать. Мы начали отдаляться, но не настолько, чтобы перечеркнуть наше общение окончательно, я просто не мог, у меня не было сил отказаться от Мур, ведь она в одно мгновение стала слишком многим, она переписала потоки моего времени, заставила задыхаться и терять нить реальности. Казалось, что мы оба понимали, что в итоге один из нас погубит другого, заставит собственную вселенную сгореть от взрыва сверхновой, принеся с собой такую пугающею тьму-тишину. Когда я находился рядом то терялся в своих желаниях и все чаще поддавался провокациям кого-то неизвестного; двигался по инерции, улыбался тоже, и делал вид, что слушаю, хотя в голове царил самый настоящий хаос. Ее тепло по отношению ко мне патокой растекалось по моим артериям и заставляло сердце биться еще чаще, заставляло умирать от каждого очередного удара о ребра, желая большего и не позволяя себе этого - она заставляла меня понять, что я проиграл даже не начав сражаться. Моя жизнь оказалась разделена на два периода - до и после. До ее заразительного смеха, милых ямочек на щеках и таких соблазнительных вишневых губ - мне никогда уже не удастся забыть того тягучего поцелуя, привкуса вишни на моих губах (ее любимый блеск) и "не останавливайся" на исходе дыхания; разделился до короткой юбки в мелкую клетку и той лазурной ленты в волосах, которой она после одной из драк перевязала мою руку. Мир после был иным, он был окрашен в бардовые цвета и погружен в тьму, он стал пустым и холодным, утратил былую привлекательность и превратился в нечто стандартное и однообразное. Мир после стал самым суровым испытанием, тихие и спокойные удары в груди превратились в самое страшное наказание, а ясность в голове / отсутствие тумана заставили вспомнить, что реальность совсем не привлекательна. Мне как никогда хотелось вновь перебирать пальцами ее волосы, окунуться в ночи полные ее голоса, мне были необходимы духи с ее особым запахом - мне была необходима она. Но мы не всегда получаем то, что хотим и мы никогда не получим, что на самом деле желаем больше всего. Мне пришлось это понять когда ее запах испарился, а телефон постоянно выдавал проклятое "абонент недоступен". Пришлось научиться жить дальше, пришлось сказать "обещаю" ее отцу и выкинув старую сим-карту, стерев из памяти заветные цифры ее номера, больше не выходить на связь. До сих пор не понимаю как ей удалось узнать номер моего телефона, не знаю кто мог бы его сказать, ведь кроме пары общих знакомых никто больше и не знал о том, что мы друзья. Но вот я здесь, стою в зале ожидания высматривая в огромном потоке людей темную макушку Руби. Отбросив и позабыв все свои обещания, не понимая толком для чего все же решил пойти на эту встречу и зачем вообще согласился быть тем, кто встретит. За все это время, за период тишины, мы уже стали другими, сменили свои обычные и детские привычки на что-то другое, перестроили мысли и научились держать под контролем собственные чувства - мы стали не мы. Но все возвращается на место, откатывается на годы назад за считанные секунды стоит только ей прижаться ко мне, пульс как когда-то начинает вновь зашкаливать, ведь в ней больше градусов чем в самом крепленом напитке и голову затуманивает от уже давно позабытого запаха. Обнимаю Лин в ответ, хочу прижать еще сильнее к себе (как подругу или нет, не пойму, слишком сложно...слишком незнакомы), но она уже вырывается и тянет куда-то вперед, тараторит без умолку, как и когда-то давно. Кажется, ты совсем не изменилась. Улыбаюсь, искренне и ярко, до небольших ямочек (уже моих) на щеках и все же перетягиваю чемодан себе, не позволяю забрать его обратно коротко шикнув и щелкая по носу, замечая слегка надутые губы. Хочется сказать, что она все тот же ребенок, но нет, все в ней говорит совершенно об ином, о противоположном и слишком влекомом. Мы на такси, прости. Байк в ремонте, но завтра вечером сможем погонять. Еще точно не знал как именно реагировать на слова о том, что ей надо где-то остановиться, не знал предложить ли ей доехать до ближайшего отеля или прямиком вернуть домой, не позволяя творить то, что взбредет в ее голову. Не знал, но устроившись на заднем сидении в желтом автомобиле, назвал свой адрес даже не колеблясь и секунды. Не знал, но тебе многое мне надо рассказать о своих приключениях и переплетенные с ней пальцы.

Он говорит: Завтра вечером, – а я мысленно прикидываю сроки своего обмана перед отцом. Двое суток, сейчас держа Кая за руку, сомневаюсь в своей прежней решительности и спрашиваю у себя: «почему так мало?» Сорок восемь часов. Мне придется отказаться ото сна, чтобы впитать в себя каждую секунду, проведенную вместе. Минуты медленно, словно медовая патока, заполняют пустые соты, образовавшиеся за годы отсутствия. Мне никогда не казалось это правильным, в конечном итоге, от чего, от кого меня защищали? От себя самой же? От точно такого же, как и я? Люди вокруг, когда на меня смотрят, думают о том, какая я красивая и милая, представляют, что я живу в одном из тех разноцветных домиков в центре, с ухоженным газоном и свежевыкрашенными рамами каждую весну. И мне всегда стыдно признаваться, что в общем-то они правы, мне всегда становится обидно, что кроме внешнего фасада, лоска, созданного отцом и его кропотливой работой, во мне никто не хочет разглядеть состоявшуюся личность со своими привычками, желаниями и стремлениями. Никто никогда в моем присутствии не вспоминает о матери, не говорит о ней, забывая словно о проказе, которой я переболела в детстве, она как оспа, оставившая рубцы на моей фарфоровой коже. Иногда мне кажется, что я вижу эти белесые неровные отметины, вытягивая ладонь к солнцу.
Из размышлений о матери, на поверхность меня вытягивает чужое тепло, сильные пальцы Кайдена со слегка огрубевшей кожей, что касаются моей ладони, а после он переплетает пальцы, и я боюсь, что он через пульс ощутит, как сильно бьется мое сердце. В салоне моментально распространяется неловкость, которую я, как обычно, пытаюсь заглушить разговорами и лишь крепче сжимаю чужую руку, словно мне все ни по чем, а сама чуть подаюсь вперёд к сиденью водителя, радуясь, когда тот задаёт банальный вопрос в своей риторичности: "Ездили в отпуск?" Улыбаюсь своей детской улыбкой, качаю головой и отвечаю, что возвращаюсь с учебы, - и почему-то от этого скоро ответа, над которым по своему обыкновению я не успела подумать, мне становится очень стыдно. Я часто думала, что за эти четыре года отняла у Кайдена нечто очень важное, почти необходимое ему, и осколок вины прочно поселился внутри за то, что Кай не мог быть в Нью-Йорке вместе со мной, не мог жить в кампусе... за то, что мы не ходили вместе на выставки, необходимые для учебы, не гуляли перед Рождеством на площади в Грин парке. Все это я делала одна, пока Кай оставался здесь и был тоже один, без меня. Возможно, это эгоизм, ревность, желание не думать о том, что когда-то у меня отняли кого-то очень важного, не поинтересовавшись, «а что думаешь ты, Руби?» Мистер Мур всегда знает, как лучше, всегда просчитывает чужие ходы наперед, всегда видит, кто и что чувствует, возможно, мой отец даже считает, что может прочитать мысли по взглядам и едва уловимым жестам, но это все тщетно, он не смог удержать единственную женщину в своей жизни, которую любил больше всех, а я...  я – лишь ее крошечное олицетворение, жалкая попытка все исправить, плохо выстроенная иллюзия с непокорным для него характером.
Мы едем по новому адресу, которого я не знаю, и если честно, пока в приоткрытом окне мелькают городские пейзажи, я гадаю, а что за улица и номер дома? Что там? Вдруг Рид всего лишь не везет меня к отцу, вдруг высадит меня у мотеля и оставит там, в чистеньких четырех стенах, впитавших в себя столько людей и историй, что моя уже просто не поместится. Оставит мой битком набитый чемодан посреди комнаты, возле кровати со свежими простынями, засунет руки в карманы джинс по своему обыкновению, на несколько секунд замнется, смерив пол, а после скажет что-то вроде: «Ну, мне пора, ты пока располагайся, встретимся позже». И что тогда? Это четыре года ожидания, монотонного молчания и гудения проводов по улицам разных городов. Мои белоснежные волосы путаются от порывов ветра и я немного прикрывая окно, возвращая все свое внимание Кайдену, тру мочку уха, отводя взгляд куда-то в сторону (странно, что стало так трудно смотреть в глаза), и пропуская нижнюю губу под верхним рядом зубов, облокачиваюсь плечом о спинку заднего сидения. Скучала по Сан-Диего, но тут мало что изменилось. Несколько новых торговых центров, обновленный фасад центральной библиотеки. Как ты тут развлекался, Рид? – Коротко улыбаюсь, срываясь на короткую усмешку, а сама подтягиваю его ладонь, высвобождая пальцы и руку, чтобы в очередной раз удивится насколько его ладонь больше моей, настолько, что не помещается и мне приходится уложить его левую руку к себе на колени, чтобы рисовать, как в детстве странные, непонятные даже мне узоры. Это какая-то неистребимая привычка, даже в кампусе в комнате общаги, когда мы с Джеки ночевали на одной из наших кроватей, всю ночь болтая о мальчишках, я держала ее руку, чтобы рисовать языком Майи. Она тогда смеялась, что я странная.
Я, кстати, привезла тебе сувенир. – На самом деле, куда бы я не ехала, какие бы места не посещала, ото всюду урывала кусочек, чтобы бережно упаковать в самую сердцевину чемодана и без повреждений привезти единственному другу, который обошел даже определение «лучший». Это сложно, но есть такие люди, о которых ты думаешь постоянно на каком-то подсознательном уровне. Не двадцать четыре на семь, конечно, но, если честно, очень близко к этим цифрам.
Такси остановилось возле кирпичного трех-этажного дома, темно-серый обычный дом, которых полно в Сан-Диего. Все-таки дом, – выбираясь из такси, следом за Кайденом, я улыбаюсь своей детской улыбкой, которую никогда не любила, потому что рот сразу кажется каким-то огромным и я напоминаю непонятного героя из мультфильмов Уолта Диснея с мимикой повышенной выдержки. Здесь ты теперь живешь? – Почти в нетерпении, пока Кай ставит мой чемодан на асфальт.

кажется в нашем мире была допущена очередная ошибка, системные схемы оказались залиты ядовитым капучино, что так любит Ру, и первоначальное "нельзя" (троекратно подчеркнутое красным маркером) медленно, но верно обернулось в такое лежащее на поверхности и ожидающее своего звездного часа "хочу". мы в очередной раз поменяли сценарий - искрошили все имеющиеся экземпляры и облив бензином подожгли; мы спутали карты в специально подготовленной еще заранее выигрышной колоде незнакомца_отца - добавили туда четверок и двоек, изъяли вечно портящего все джокера, самостоятельно загнали себя в тупик из которого уже не выбраться обратно (ведь так?). были сменены полюса и смещена нить экватора, загнаны в самые дальние местечки соседней вселенной все выбитые на дубовой дощечке "нет, никогда", пущено под откос и так с трудом еще существовавшее терпение (а существовало ли оно?). мы разорвали замкнутый круг на котором было такое наивное "друзья навсегда" сотканный в теплых моментах прошлого - в ярких улыбках Руби, что были ярче самого солнца, ее нежных прикосновениях и в том завораживающем все внутри голосе, зовущем меня по имени; мы оставили позади то время, когда я был мальчишкой, чье тело под хлопковой футболкой покрывало намного больше чем пара синяков, перемотали на четыре года назад и кажется оба (ведь я не могу ошибаться) решили перезаписать звенящую в ушах тишину между нами. сейчас же частично собирается из замерших еще давно осколков что-то под самыми ребрами, оно почти полностью объединяется в единое целое, начинает грохотать с удвоенной силой, стоило лишь маленьким ладошкам Руби перетянуть мою руку к себе, объединить ее вместе со свой такой песочно-теплой, начать вычерчивать непонятные фигуры, поднимаясь к предплечью, а затем возвращаясь к изначальной точке. будто и не было четырех лет наполненных вопросами к самому себе и ей, не было скитаний от одного к другому и бесполезных поисков чего-то неизвестного, но отчего-то жизненно необходимого. я вновь теряюсь где-то в параллельном измерении, где все продолжает быть так же просто, как было и до возвращения Ру, я разбиваюсь на части от очередной улыбки-солнца, от звука ее голоса и каких-то совершенно ненужных фраз, что она всегда так любила использовать, разряжая напряжение и сглаживая остроты. я вспоминаю каково это дышать общим воздухом.
неоновые огни рекламных вывесок разноцветными кляксами ложатся на наши лица, свободно проникают сквозь окно автомобиля. цвета смешиваются в ядовитое нечто от которого хочется прикрыть глаза и спрятаться... спрятаться, уткнувшись носом в хрупкую шею Лин, вдыхать ее запах и восстанавливать его в памяти, заполнять им каждую свою (еще нетронутую ей) частичку. в голове возникает яркой вспышкой вопрос "какого хрена" и топится под ледяными водами громкого "пошло оно все". кажется мое самое первое "да" было основной ошибкой во всем происходящем, ошибкой что разорвала все сдерживающие цепи и отключила красные сигналы у светофоров. зарываюсь свободной рукой в шелк ее волос, пропускаю их сквозь свои пальцы и шепчу только ей слышное было не так весело, как если бы тут была ты, отвечаю на давно повисший вопрос и притягиваю Лин еще ближе к себе, не позволяя отстраниться и продолжая все так же пускать электрические разряды по ее коже своим теплым дыханием. я слишком долго ждал, слишком долго ломал себя и свои мысли, запрещал думать себе о ней и скитался в поисках замены, в поисках того у кого бы вышло вытеснить образ хрупкой девушки с запахом клена и белоснежными волосами. искал и каждый раз разбивался о скалы реальности, вдребезги, на миллиарды осколков-камней по которым потом босыми ступнями до самой крови, у которых уже не выйдет зажить до самой встречи с ней. у меня в голове сотни вопросов о том, как она жила там, но ни один не вырывается наружу, они остаются заперты внутри и придержаны на "потом". сейчас же я медленно позволяю собрать себя в единое целое, даю ей право выбирать и ожидаю решения вдыхая мягкий и дурманящий запах (все еще и, наверное, еще тысячи лет вперед). я не спешу отстраняться, да и откровенно говоря мне не хочется этого и вовсе делать, наоборот, хочется быть как можно ближе и как можно дольше. противный скрип тормозных колодок возвращает обратно к реальности - вытаскивает из нашего общего мира, придуманного уже давно, выкидывает на берег настоящего, многозначительным кашлем со стороны водительского сиденья и немного замятой, произнесенной совершенно неуверенно, просьбе-факту "двести семьдесят три, мы приехали" на что я лишь ухмыляюсь, все еще продолжаю пропускать по чужой коже молнии-выдохи и наслаждаться отсутствием сопротивления со стороны девушки. я прикасаюсь губами к оголенному участку кожи Руби на одно долгое мгновение, говорю тихо поговорим позже о твоих сувенирах... и не только и наконец даю нам обоим вздохнуть полной грудью, освобождаю ее от своих рук и расплачиваюсь с водителем. я советую ему проверить все же колодки (даже настаиваю) и выбираюсь из душного салона наружу, к уже подставившей свое лицо легкому ветерку Мур. шансы на возвращение к первичному спокойствию и легкости между нами похоже множатся на ноль, мы теряемся во взглядах друг друга и позволяем появляться в своих головах вопросам наполненные сомнением-страхом. Ру отводит взгляд в сторону здания, не забывая в очередной раз ослепить своей улыбкой, перекатывается с мысков на пятки и обратно, ждет чего-то (моих слов наполненных от и до оправданием? ждет когда я улыбнусь и громко скажу "шутка"?), ждет чего-то невозможного, чему никогда не суждено будет произойти. а я смотрю на нее и растягиваю свои губы в ухмылке, выдаю короткое нам пора домой. притягиваю в очередной раз ближе к себе не имея возможности устоять и обхватываю рукой совсем тоненькую талию. перехватываю поудобнее свободной рукой ее чемодан, медленно иду_веду в сторону входной двери, по ступеням на самый верх и налево, веду в свой дом в который слишком редко допускаются гости. для меня Ру почти сразу стала похожа на чертов героиновый приход, перекрытый доступ к которому начинает сводить с ума и заставляет совершать необдуманные поступки. еще немного и я правда начну задыхаться, покрываться мурашками, перед глазами начнут мелькать галактики, сменять друг друга яркие созвездия, еще одна улыбка и весь мир покроет алмазная крошка погибшего от ее присутствия мира (вроде как моего). я оказался отравлен собственными чувствами подавляемыми так долго, что и не припомнить с какого именно мгновения_точки; я отравлен своей несдержанностью и ее молчанием, и теперь становится по-настоящему жаль что антидота еще не придумали, что его не существует ни в одной из реальностей. Лин и раньше была крепко переплетена со мной титановыми нитями наших общих "навсегда", но теперь она и вовсе стала оседать восковым налетом в моих легких, проникать в каждую клеточку и заставлять задаваться вопросом " с чего это? ". я все еще теряюсь в ощущениях, но отстраняясь от Руби и открывая дверь в квартиру, пытаюсь найти себя в соседнем измерении и вернуть обратно. у Руби просто талант в разбивании меня на части, я уверен в этом без всякого "почти", знаю наверняка, испытывал на себе не раз и давно впитал все ощущения до отказа. говорю сразу, у меня мало свободного пространства. даю ей возможность отдохнуть, взвесить в голове свои "за" и "против", принять непонятно мне самому когда принятое решение. прямо сейчас я выхожу из строя как старые настенные часы, сломанные временем совершенно незаметно. я прохожу внутрь, оставляя ее наедине со своими мыслями, в то время как собственный мир разлетается на его составные части, на осколки, на атомы, совсем так же, как и четыре года назад после глупого "обещаю" и абсолютной тишины на их общей линии. кажется недавняя авария заставила понять, что под ногами слишком легко крошится космос, что он может улететь "вниз" так же быстро и стремительно, совсем как звезды, что от происходящего сейчас зависит все следующее.
кажется в голове было что-то повреждено, а иначе почему так необъяснимо хочется быть рядом?

Один вечер менял слишком многое. Мне казалось, что я, как Дороти из Канзаса попала в водоворот концентрированных чувств, обличая те в собственное безумие. От близости Кайдена кружилась голова и мысли спутались в плотный клубок, распустить который я уже не представляла возможным. Я не хотела оставаться больше вне его мира, вселенной, и именно поэтому провернула фокус со своим преждевременным возвращением, я нуждалась в нем, в его горячем дыхании, коротких усмешках вместо ярких улыбок и крепких пальцах, а еще - его едком взгляде, что раз за разом обугливал мою нежную душу, любовно прикрытую полотном шелка блеклого персикового оттенка, - жалкая попытка отца уберечь меня от первых жизненных ран. У меня позади четыре долгих года размышлений, ощущений, оставленных на чужой шоколадной коже, если бы тогда мне хватило самой обыкновенной смелости, чтобы сказать единственно верное «нет» отцу и остаться здесь, поступить в колледж совсем рядом, но я испугалась, позволила подавить себя такими склизкими словами: «так будет лучше» и я совсем забыла спросить: «кому, папа?»
Он всегда видел во мне девочку, будущее которой предрешено, милую, послушную дочь, которая сделает что угодно, лишь бы не лишиться последнего из родителей. Сейчас я думаю, насколько же мало я тогда понимала.

Мы с тобой были одним целым: одна душа на двоих, одно тело (но здесь никто так и не решился сделать тот самый последний шаг), нам обоим зачастую не нужны были слова, чтобы осознавать ту провисающую между нами правду, смятую неуверенными детскими улыбками и потупленным взглядом в жалкой попытке рассмотреть радужные разводы в лужах возле мастерской отца. В них тонули и мы, и неуклюжие чувства подростков, и наши прошлые дни, словно приглушенные мазки, и даже моменты едкой тишины, словно зыбкие тени на краях единой жизненной картины. Я почему-то злилась. Чем сильнее разворачивалась в прошлое, оглядывалась на принятые когда-то решения, которые казались вымученными и абсолютно неправильными, тем сильнее меня накрывало ощущением августовской безысходности. Мои эмоции покрывались той же пожелтевшей хрупкостью, а оставшаяся от меня четыре года назад половина, находила недостающие частички в человеке напротив и по-другому никак. Это было сродни самой жгучей церемонии Салема, где все вокруг задыхались от дыма и гари почерневшей сердечной плоти.
Мы искали свободу, а получили беспомощность, созданную из бесконечных попыток забыться, подменить одно совершенно иным и сейчас мне кажется абсолютно неправильным. На самом деле, я знала, что ошиблась уже тысячи дней назад, когда осознала, что не знаю, кого ищу среди незнакомых лиц, улыбок и жестов. Я искала почти отчаянно, но не находила. Говорят, нет ничего слаще свободы, мчаться по жизни, словно на мотоцикле, упиваясь эйфорией новизны и вдохновением от очередных знакомств, но для меня это не свобода, это космический холод, это не иметь вообще ничего, тебя не было рядом и я никак не могла согреться даже ужасно душным летом Нью-Йорка, зато, знаешь, я отлично научилась тонуть.
Никто никого не ждет.
Кайден заходит первым, отшучивается про метражи своей квартиры, а я не успеваю прикусить язык, чтобы не высказать вслух: Зато мы будем ближе друг к другу, – и осознаю, что каждый звук растворился в стоячем воздухе и мы оба расслышали каждое слово, что ударилось о воздух жемчужинами-бисеринами. Я прикусываю верхнюю губу, наблюдая, как Кай останавливается и оборачивается, еще мгновение и он посмотрит мне прямо в глаза, тогда дороги назад уже никогда не будет. Это тот самый случай, когда ты стоишь на истончившейся кромке льда и не можешь принять решение: страх все потерять или страх все потерять. Такой скудный выбор. В моих просчетах я каждый раз теряю его, если мы останемся друзьями, то я снова схороню себя в простынях, сотканных из ревности и однажды осознаю, что той больше, чем любви, а ее угли вечно будут тлеть у меня под одеялом. Если же мы переступим черту, то эйфория неизведанного, щедро приправленная ореолом тайны, однажды подведет нас обоих к самому обрыву и дружба – единственное, что  всегда держало на плаву нас обоих, не сумеет спасти от неизбежности.
Я прохожу внутрь тихо, почти невесомо ступая резиновой подошвой кед по истертому на швах ламинату, по коже ног струится сухой августовский воздух, который даже с наступлением темноты и проявлением разноцветных неоновых звезд не дарит желанной прохлады. С Каем нас разделяли несколько коротких шагов, с Каем нас разделяли долгие годы безысходности, с Каем нас разделяли неизвестные нам самим сомнения, и мне просто хочется держать его крепкую руку в своих ладонях, чувствовать, как крепко он сжимает в ответ мои пальцы и осознавать, что в этой августовской духовке Сан-Диего я все еще крепко стою на ногах, или это по другой причине, пол под нами рушится, разваливаясь словно по-настоящему, огромными кусками искусственного дерева, раскрывая пропасть прямиком в бездну. Я чувствую, как проваливаюсь, когда терпкий запах парфюма, смешанный с ароматом бензина, сигарет и въевшегося в кожу губ кофе, проникает прямиком в легкие, оседая на поверхности, обволакивая каждую клеточку существа. Почти машинально, как под полуночными чарами поднимаюсь на мысочки, подаюсь вперед и носом веду вдоль линии скул, у самого подбородка, оставляя невесомый поцелуй на заостренной косточке. Почти дружеский (совсем нет). Мне кажется, он слышит, как бешено стучит сердце, как подрагивают на тонкой ткани рубашки кончики пальцев. Я больше никуда не уеду. Полушепотом в полумрак небольшой квартиры, я почти не лгала, разве что отодвинув решение вопроса до Рождества. И ты не оставляй меня больше. Кай? – Я просила, я доверяла и что-то непременно меняла в том, как снова обнимала своего идеального друга, утыкаясь кончиком носа прямо в загорелую шею, все еще оставаясь на носочках и не теряя равновесия за счет слишком крепких объятий. Мне было почти не страшно пожалеть об этом...
Почти.

кай вроде как и против (ведь обещал когда-то), а вроде как и не может, просто рассыпается на части и теряет самого себя от одной лишь мысли, что не выйдет увидеть/ощутить - он застрял в воспоминаниях о шелке её волос и потерялся, пытаясь досконально восстановить её уникальный запах, парень крепко встрял слишком давно и сейчас у него наконец выпал шанс себе это подтвердить. он не может отказать ру, не может промолчать в ответ на её "я прилетаю, давай встретимся", не может ей вообще в принципе сказать холодное " нет", когда где-то внутри все просто сметает ураган с её именем, фарфоровые струны начинают вновь петь свои странные и непонятные песни, в глупой надежде дожить до завтра. кай потерян, от заблудился в собственных эмоциях-лабиринтах и задохнулся от недостатка ее воздуха, он потерян в собственных мечтах, уже совсем не мальчишеских (где они бы были вместе раз и навсегда), в прищуре её затягивающих все кругом глаз и сладком голосе. кайдан, кажется, все, дошёл до состояния "мне не важно" и подчеркнул миллионы раз своё любимое "похуй, это то, что я на самом деле хочу (без чего жить не смогу)", он одурманен её запахом и мягкостью кожи её рук, у него на самом деле крышу сносит стоит только увидеть лин или услышать её звонкий смех, он вообще перестаёт ощущать реальность когда они соприкасаются/соединяются, ему бесконечно кажется, что они оба шутка судьбы, что из-за собственных капризов решила разделить единое целое надвое (их) - ему кажется, что он наконец обрёл свой дом после долгих поисков и не менее долгих попыток заглушить все эти бури внутри себя. кай все, он разрушен под основания хрупкими и немного ледяными пальцами, стёрт с лица земли непонятным лишь абсолютному критину ответом и оставлен доживать свои секунды в канаве собственного счастья от прикосновения тёплых губ. рид уже отлично понимает, что он не сможет оставить её и дать очередное, как оказалось пустое, обещание почти_своему_отцу, он не сможет отказаться от той, что слишком глубоко и намертво, что дарит тепло и мягкость так бескорыстно и, что утаскивает на самое дно неизвестности так легко. кайдан рид почти стёрт со страниц своей жизни и перенесен на новую, где уже не он один и где обязательно присутствует она. все происходящее ему слишком сильно казалось сном, все происходящее было прямо под отметкой "черезчур" которая красным была перечеркнута и заменена на "я так хочу". им требовалось четыре года чтобы осознать свои внутренние желания, четыре года чтобы подчиниться родителю и четыре года чтобы понять, что ни у кого не выйдет затмить/вычеркнуть. руби из секции " слишком" в которую таким как он и соваться запрещено, а если и попробует далеко не пропустят, ключи были в одном экземпляре и вскрыть замки не выйдет ни у кого (наверное), она соткана из шелковых нитей и волшебной пыльцы, она была создана специально для кая (так же, как и он для неё). четыре года и девятнадцать часов потребовалось, чтобы отыскать свою единую и поставить ту перед фактом, что уже никто и никуда не отпустит. кай все, кай потерян слишком сильно в их опьяняющем поцелуе (таком неуклюжем на самом деле) и его вроде как детском ответе, он уже полностью подчинен желаниям и готов пробовать плыть по её волнам. кай прижимает к себе сильнее ру, утыкается ей куда-то в макушку и дышит так часто-часто, что еще немного и закружится голова от слишком большого количества кислорода. кай прижимает сильнее и мажет губами по мягким волосам, сильнее вцепляется в ткань ее черного топа и сминает тот безбожно, пытаясь добраться до горячей кожи и ощутить ее своими руками (рисует хаотичные линии и невесомо очерчивает, изучает один миллиметр за другим). ты слишком повзрослела ру, наверное это все же не лучшая идея была, но вроде как уже поздно об этом думать.
кай впустил мур в свою жизнь до самого предела, рядом с ней ему всегда тяжело помнить о стабильности собственного дыхания и контроле рук, рядом с ней слово "контроль" выбеливается и заменяется на иные и совсем не подходящие по смыслу к первому. каю кажется, что он сходит с ума... хотя нет, он знает это наверняка; он прикрывает глаза и закидывает немного голову вверх, смотрит сквозь темень на звезды и выравнивает свои вдохи-выдохи - теперь они оба в унисон и не только сердцебиением. по венам бежит ее запах - он словно антидот против гниения, что происходит внутри рида - пальцы уже сводит от легкого покалывания, но никому не выйдет сейчас оттащить его от той, с которой вроде как были друзьями, с которой оба боялись стать ближе друг другу - стать чем-то большим. он полностью впускает в свою жизнь ру, отдает ей пульты управления от своих мыслей/сердца/эмоций, кай крошится на части и понимает, что проиграл даже не сделав и единого хода, нам будет мало этих двух дней, будет слишком мало... произносит вслух и молчит о том, что на самом деле думает, что им будет мало даже вселенской бесконечности. кай знает, - отлично понимает, но старается не думать - что будет убегать от всего, стоит ей только больше чем на десять минут покинуть его поле зрения, затуманенное ее образом вдоль и поперек. кай потерялся в океане из чувств, утонул в шторме эмоций и просто погрузился на дно их немого "навсегда". ему иногда кажется (на самом деле слишком часто), что руби не существует, что она плод его больной фантазии и шутка эгоистичного подсознания и лишь в моменты, когда он может почувствовать ее теплое дыхание на своей коже (совсем как сейчас) он верит в реальность происходящего, верит, что не сходит с ума по той, которую выдумал сам еще в далеком детстве. они понимают, что он закроется, запрется в себе и будет искать сумасшествия, что съест все возможные мысли из его головы - вытравит их лекарствами; они знают, что это спокойствие не навсегда, знают, что если решились, то окажутся уже в полной заднице, но... кай уже просто помешан на руби: на вкусе ее дыхания, на шелковых и белоснежных прядях, на том, как она произносит его имя и тянется вновь вверх, поднимаясь на носочках. кай помешан на их втором поцелуе, что уже глубже и не такой застенчивый и целомудренный, помешан на ее томном вздохе (что, кажется, совсем немного отрезвляет) и собственной не возможности контролировать себя. когда-то, еще давно, он умер внутри, а она просто берет каждый раз и воскрешает его. сейчас они растерли в порошок собственную грусть и вытянули из темного оврага друг друга (на ее свет слишком хочется идти), позволили себе тонуть в желании и даже не услышали как сумка ру с громом разрезала тишину квартиры на неравные части. кай отчаянно цепляется за лин, совсем как за единственный спасательный круг, он боится потопить ее вслед за собой, но не хочет останавливаться.

Марк Туан | Mark Tuan

КРАТКОЕ ДОСЬЕ

01. Фамилия, Имя персонажа: Марк Иен Туан | Mark Yien Tuan 03. Город рождения: Сайгон | Вьетнам 05. Каста: mafia | dark killer 07. Три главные отличительные черты: хладнокровие; педантичность в работе; преданный друг 09. Деятельность: совладелец ночного клуба "BLURR" 11. Навыки вождения транспортных средств: автомобиль, мотоцикл 13. Родственники: нет 15. Раздражающие факторы: шум, навязчивость, излишняя самоуверенность, привычка влезать в чужой разговор 17. Отношение к религии: верит в силу магнума 19. Приводы в полицию: были 21. Страхи / фобии: смерть Джексона, потеря Джиюн

02. Дата рождения (возраст): 07.07.1988 (27) 04. Место жительства сейчас: Верхний Сеул 06. Рост, вес: 180 | 68 08. Цвет глаз, цвет волос: ореховый | шатен 10. Сексуальная ориентация: гетеро 12. Отношение к алкоголю и к наркотикам: пьёт/курит/употребляет(кокс, травку, иногда крэк) 14. Без чего не может начать свой день: сигарета и секс 16. Жизненное кредо: .get the fuck out my way. 18. Способность к убийству: да, да и еще раз да! за что? 90% заказы сверху, остальные 10% - на усмотрение Марка 20. Любимое занятие: курить в помещении, выбирать тачки, рассекать ночные дороги на своем хаммере, цвета хакки 22. Главные умения: стреляет без "осечек", уверенно водит авто, знает английский и вьетнамский

ЛИЧНОЕ ДЕЛО
Hi  ma baby.
Что ж, Джиюн, вероятно, если ты сейчас читаешь это письмо, то тебе передал его Джексон после того, как меня сожгли и развеяли в трех точках Земного шара. Эй, не плачь, когда-то все умирают.. Помнишь, ты часто просила рассказать меня о том, кто я такой, откуда, но было не время. Я знаю, что ты и сама пыталась раскопать правду обо мне, но не нужно ввязываться в это, окей? Просто живи дальше и будь счастлива, улыбайся, как я люблю, и никогда не вспоминай обо мне.
Моего отца звали Фан Туан – он занимался вопросами международного сотрудничества на государственном уровне. У вас эта должность называется министром иностранных дел. Мне бы не хотелось вдаваться в детали и писать о справедливости, потому что нам-то точно с тобой известно, что ее не существует. Он не пошел на поводу верхушек более мощной страны и его заказали вместе со всей семьей. У каждого свое понятие – не оставлять следов. Знаешь, почему я стал киллером? Потому что я не хотел оставлять в живых таких вот «случайно спасшихся», как я и Ёри. Да, ты впервые слышишь это имя.. Помнишь вечер, когда мы с тобой познакомились? Я тогда шел от нее – зайди, она любит белоснежные лилии.
Эта девочка была обязана моему отцу, но она тоже никогда не вдавалась в подробности своего прошлого. Я просто знал, что однажды ее 16-летнюю привели в наш дом и отец сказал, что отныне нам стоит относиться к ней, как к части семьи. У нее были явные проблемы с вьетнамским, хотя, языка хуже корейского я не встречал в своей жизни. Она вытащила меня из дома, наполненного чужими людьми – на моем лице навсегда остался отпечаток ее холодной руки, зажимающий рот 10-летнего мальчишки. Мне, кстати, нравился бейсбол тогда, я играл в Сборной юниоров.
Солнечный Ханой мы сменили на яркую Калифорнию. Меня теперь звали Иен Туан. Забавно, да, что на фальшивых документах, она решила оставить имя моего отца в качестве моей новой фамилии. Ёри говорила, что я никогда не должен забывать, кто я такой, но история нашего рода закончилась на мне. У вас деньги и власть, переходящие из поколения в поколение принято называть старыми деньгами, у нас мы значились, как уважаемая семья политических деятелей – без пафосного деления на касты, по крайней мере, официально.
Мы перемешались из города в город, из штата в штат, заметая собственные следы, пока наконец-то не осели в Техасе на пару лет. Много солнца и кругом песок, зато место, где легко достать все. Среди наших соседей больше всего было мексиканцев, которые редко разговаривали на местном английском. Я почти слышу, как ты интересуешься моей школой и прочей херней, связанной с образованием. Но, если тебе действительно хочется знать – школу я закончил в Лос-Анжелесе, а потом мы уехали в Сеул, Ли решила, что я готов. Чуть не забыл. Ты однажды спросила меня, рассматривая потолок моей гостиной, о самом запоминающемся подарке. Для меня это был серебристый мангум мелкого калибра. Мне тогда было одиннадцать. Помнишь историю о мальчике, жизнь которого резко изменилась с приходом письма из Хогвартса? Моя тоже изменилась, я долго смотрел на этот пистолет, который выглядел как настоящий, пока не понял, что это действительно так. Помню, как привыкал к его весу в моих руках, я тогда держал его двумя руками. Эй, не смейся! Он стал моей персональной волшебной палочкой. Ёри учила меня стрелять на заднем дворе обветшалого домика. А потом мы как-то отправились на охоту далеко от дома на несколько дней. Впервые я попал оленю в шею, и кровь тогда полилась тонкой струйкой. Кажется, он не сразу понял, что произошло, потом попытался убежать и рухнул на огромные корни деревьев, торчащих из-под земли. Я ощутил восторг, а после немного жалости, но ничего не сказал Ли – она бы расстроилась, а я не собирался разочаровывать ее когда-либо. Но, знаешь, потом все само ушло, примерно в четырнадцать. Дальше нас настигла обыденная жизнь без ярких всплесков. Я вырастал, учился, Ёри тренировала меня, мы бегали вместе, стреляли, иногда охотились, мне нравилось вырезать из дерева – это успокаивало, она подрабатывала официанткой в местном баре. Мне тогда было почти восемнадцать, а ей двадцать шесть. Я часто встречал ее после работы, пренебрегая свиданиями и играми по футболу. Мне не всегда было круто возле сверстников, и, кстати, я редко тогда дрался, мне совершенно не хотелось убивать кого-либо случайно. Ты же помнишь, как я теряю контроль надо собой? Забудь. И в этот раз я тоже шел забрать Ли с работы, чтобы зайти купить пару баночек холодного пива и мяса, нам хотелось устроить ночное барбекю. Возможно, я задержался, а быть может, она освободилась чуть раньше.. но моему взгляду представилась картина, как ее грязно целует парень, недавно ставший офицером, возле пикапа на парковке того самого бара. Плохо помню происходящее, рассудок вернулся ко мне только в полицейском участке, где мне собственно, хотели повесить обвинение за нападение на сотрудника правоохранительных служб. Я бы убил этого гада, вынес бы ему мозги его жалким револьвером. Сука, до сих пор меня бесит! Это была ее провокация. Я почти сразу все понял, по ее улыбке, как только за нами закрылась дверь участка. Она все уладила, дело не было заведено, и я остался чист. Через месяц я забрал свой школьный диплом, и мы пересекли почти половину планеты прежде, чем приземлились в Инчхоне. Сеул вызывает странные ощущения, жаль ты не сможешь познать их, родившись уже тут.. Итак, мы вернулись на Родину крошки Ёри. Я чувствую, как ты ерзаешь на стуле и чуть сильнее сжимаешь зубы. Хочешь спросить, любил ли я ее? Да. Она была для меня всем: отцом, матерью, сестрой, лучшим другом, учителем и наставником, девушкой, за которую я бы отдал свою жизнь. Но она отдала ее за меня. Она отдавала мне все, что имеет и даже больше. Я стал тем, кого ты знала только благодаря ей. Не будь Ли, меня бы тоже не было. Поэтому, отнесись с благодарностью. Тебе же она не чужда? Ты понравилась мне изначально именно этим, независимо от того, что ты имела, где родилась и выросла, в тебе оставалось то самое ощущение человечности, благодарности – то, чего так яро не доставало мне в те дни.
Ёри настаивала, чтобы я поступал в университет, но это глупо. Я отнекивался тем, что мне нужно время на адаптацию. А сам хватался за любые подработки. Понимаешь, деньги, что мы вывезли с собой из Ханоя давно закончились, а фонд, созданный отцом на мое имя, отошел государству по истечению срока давности в десять лет. Я в любом случае, числился пропавшим и не мог таким образом обозначить свое местоположение. Так что да, мы выживали в нижнем Сеуле. А потом Ёри перестала настаивать на учебе. Я так и не понял, что произошло, но тем утром она сильно нервничала. Ей кто-то позвонил, а после она уехала, не говоря ни слова. Лишь через несколько дней она вернулась и, не проходя в нашу квартиру, сказала собираться. Мне было двадцать. Она представила меня какому-то мужику по имени ПиДи (без имен, ты помнишь). Как я тогда злился. Ли после говорила, что она знает его почти с детства, но меня обуревала какая-то непонятная ревность. Я тогда много стрелял и чаще бегал, занялся боксом в местном спортивном клубе, хотя, ни у каждого из вас язык повернется так его назвать. Мне захотелось стать сильнее. Тогда, стоя рядом с ним, я ощутил разницу, размером в непреодолимую пропасть. Меня отпустило чуть позже, когда я увидел его девушку. Знаешь, порой одного взгляда достаточно, чтобы все понять. Увидел, кстати, случайно. Мой новый друг оказался ее братом. Но занятия боксом не бросил. Странным образом, мне понравилось махать кулаками без хауса в действиях.
Ну, а дальше, ты почти все знаешь. Я стал Марком и начал свой путь к тому, кто я есть. Джексон показал мне другую сторону жизни, он же правильно-свободный у нас, ну ты знаешь, чего я рассказываю. Жизнь показалась мне другой, ярче, насыщеннее, с бОльшим смыслом. Я долго не хотел уезжать из НС. Мне тут нравилось жить вместе с Ли, все еще подальше от ПиДи. А потом она исчезла. Как оказалось, на этот раз навсегда. Ее нашел спустя несколько дней Джексон, я помню ее слишком бледную с нескрываемыми кровоподтеками, хотя, кто-то явно старался. Я видел ее израненные руки, которые уже никогда не заживут и не станут прежними. Мне было двадцать пять, когда пришло осознание, что всемогущества нет. Я даже не смог найти тех, кто сделал это с ней, и вместо правильного убийства, я тратил патроны на тех жертв, которых где-то находил Джексон. Звон падающих гильз успокаивал ненадолго. Я не помню, сколько их было, понятия не имею, кем они были. Безликие куски мяса. Вану пришлось явно попотеть тогда, чтобы отыскать их всех и прикрыть мне спину. Заглядывай к нему иногда, как он там.
Будь счастлива, Юн. Я люблю тебя.
февраль 2015.

НЕМНОГО О ВАС
1) Связь:

Скрытый текст:

Для просмотра скрытого текста - войдите или зарегистрируйтесь.

2) Правила читали? y.
3) Откуда узнали о нас? jiyun.
4) Пробный пост: http://theuntold.rusff.me/

пример поста

Марк никогда не верил в Рождество, не готовил подарки, разве что сугубо символические из разряда: «гайз, я помню о вас, но вся эта ваниль станцией мимо». Ему не нравилась искрящаяся суматоха и бесконечные очереди в магазинах. Все смеются, радуются, кидают снежками друг в друга, даже не поешь нормально в любимой кофейне. Не то, чтобы Туан не умел веселиться и наслаждаться жизнью. Умел и даже очень. Просто он знал для этого места и отведенное под «игры» время. А вот зачем мешать людям жить почти весь декабрь в его голове просто не укладывалось. Помните да, про шумных людей. Рождество – самый громкий праздник среди своих партнеров по раскулачиванию людских кошельков.
Но, как говорят, во всех правилах есть свои исключения. Его - обладало гордым именем Пан Мина. Нет, серьезно.. Я не знаю, как Марк попался на эту уловку судьбы и добровольно встал на ступень с отношениями.. точнее, он очень хотел туда подняться, желал, чтобы Мин была только его и улыбалась она лишь ему. Иен не был ревнивым, нет, он всегда знал, что его – оно только его и лишь самоубийца может протянуть руку в сторону тех важных элементов в жизни парня, когда он без зазрений совести махнет вперед, преграждая путь. Марк не любил драки, выходя из положения путями более толерантными и в большинстве случаев ему удавалось.
Так вот, вернемся к исключениям, да? Иен считал, что Мина работает слишком много, слишком усердно учится, заботится о младших сестрах и совсем не отдыхает. Ему хотелось, чтобы девчонка наконец-то расслабилась, сменила обстановку и получила заряд новых ощущений. Он думал, это будет лучшим подарком, чем какие бы то ни было безделушки, разукрашенные чьими-то не умелыми руками. Но что делать, да, когда она считает тебя совершенно обычным: студентом, который, как и она, покупает рамен со скидкой на две тысячи вон дешевле, ездит на автобусах и не тратит много денег на развлечения. Марк тратил всегда. Казалось, уже не мог без этого. Сам короткий писк кредитки, взгляд обслуживающего персонала. Ему нравилось. Он в такие моменты чувствовал ту самую власть на кончиках пальцев, как в кабинете отца когда-то в прошлом. Понимал, чего хочет. Осознавал, как прийти к этому всего через несколько лет. Гораздо меньших, чем придется потратить большей части из его окружения в универе. Вероятно, кто-то из них будет на него работать..
И это неосторожно брошенное с ее стороны: «давай пойдем в выходной за продуктами вместе, я помогу тебе с правильным выбором», - и яркая улыбка вместо точки в утверждении. Марк тогда лишь коротко кивнул, сосредоточив свой взгляд на девочке с каштановыми волосами. Не знаю, зачем он ввязался в эту игру, но друзья ему охотно подыграли, когда он сказал, не просил, вовсе нет, просто поставил перед фактом в своей привычной для всех манере, что он из обычных, такой же, как огромная серая масса их университета. Для нее он такой. Ничем не выделяющийся. Может быть, именно в этом была вся интрига? Для Мины он был не «тем самым Иеном», а «обычным» Марком, который просто когда-то переехал из Штатов. «Тебе, наверное, тяжело было привыкать? А расскажи, как там?..» Любопытство, желание его бесконечно слушать и слышать, Туан говорил так много только для нее одной, сам не понимая зачем это делает. Но когда он видел ее искренние эмоции, радость, восхищение, заинтересованность, он будто сам испытывал все это вновь. А, казалось бы, уже не мог.

А потом привычка превратилась в зависимость. Но природу личности, ее же не перепишешь так просто за пару дней. Вот только причина была в том, что Туан не хотел.. Ему нравилось и то, и другое, но конечно, считать копейки он бы никогда не сумел. Не в этой жизни, хотя, теперь парнишка неплохо представлял как это. Вру. Плохо. Сам просто ужасно, но вполне сносно рядом с ней. Кое-кто из дружков говорил, что ради простого секса он зашел как-то чересчур далеко, слишком много усилий. Тот потом долго восстанавливал свою челюсть у личного семейного доктора, обещая отомстить высокомерному кофейному принцу за подобного рода унижение, сугубо по-дружески. Они же все «замечательно дружат» - привычный род отношений – никогда не поворачивайся спиной. А Марк имел неосторожность так глупо оступиться..

Американец, коим он считал себя почти по праву, заготовил отличную Рождественскую вечеринку. Все, как полагается: съемный коттедж в горах, неподалеку горнолыжный склон, снегоходы и обалденный камин в огромной гостиной, на который таким, как они – совершенно плевать. Приглашены все! Он не мог позвать только привычный круг избранных, золотую молодежь университета Ульсана, иначе, что делать среди них сияющих таким обычным, как он и Бан Мина? Не мог и засветить собственного имени среди зачинщиков и тех, чей родительский счет оплачивал все эти ящики алкоголя, столы вкусной еды, конечно марихуаны и много чего еще.. Девочек разве что не заказали, но, вроде, и своих собралось достаточно.. Правда, не все сливки согласились принять участие в торжественной встрече Рождества среди обычных плебеев, но это уже детали, которые Марка едва ли волновали. Главное, что хозяин пати – вон тот парень с ярко-серебристыми волосами и они с Миной здесь, вместе…
Он не строил каких бы то ни было планов, что, конечно же, для  Иена – тоже в новинку. А еще Туан не понимал, почему стоит сейчас перед дверью дома семьи Бан, слышит тихие шаги Мины по ту сторону, казалось, даже различал ее сбивчивое дыхание – двери совсем картонные, он бы мог купить для нее другие, вот только она не хочет. Она не хочет даже впустить его, чтобы поговорить. Вот так «обычный» Марк стал снова «тем самым Иеном».
- Открой, нам надо поговорить.. – Слова так редко выражающие подобие просьбы давались по-естественному тяжело..

Im Jin Ah | Им Джин А

КРАТКОЕ ДОСЬЕ

01. Фамилия, Имя персонажа: Им Джин А | Im Jin Ah (Нана | Nana, счастливая семерка на японском) 03. Город рождения: Верхний Сеул 05. Каста: yang money 07. Три главные отличительные черты: позитивная; упрямая, но идет на компромиссы, когда видит, что спор не стоит затраченных усилий; целеустремленная 09. Деятельность: лицо модного дома éclat vestem; так же занимает должность арт-директора 11. Навыки вождения транспортных средств: автомобиль, но чаще предпочитает ездить с водителем 13. Родственники: родители и сестренка Im Ji Yoon 15. Раздражающие факторы: когда при разговоре жуют жвачку; паникующий персонал перед важным мероприятием; когда не отвечают на звонок и не перезванивают в последствии; грубость 17. Отношение к религии: не верит, но посещает собор по воскресеньям. ни разу не исповедовалась 19. Приводы в полицию: нет 21. Страхи / фобии: никогда не думала о потере близких; в детстве боялась воды, но ее заставили научиться плавать. Теперь особой неприязни к водному пространству не испытывает, но далеко старается не заплывать, а вообще бассейны в приоритете Наны; боится летать и даже думать не хочет о прыжке с парашюта или аналогов, хотя, как такового остро развитого страха высоты нет

02. Дата рождения (возраст): 14.06.1991 (23) 04. Место жительства сейчас: Верхний Сеул 06. Рост, вес: 171 | 49 08. Цвет глаз, цвет волос: карий | блондинка 10. Сексуальная ориентация: гетеро 12. Отношение к алкоголю и к наркотикам: без вредных привычек 14. Без чего не может начать свой день: любит бросать спортивную сумку в авто и ехать на тренировки йоги или пилатеса, а потом в бассейн. Бодрит, в противном случае, рискует "притормаживать" остаток дня 16. Жизненное кредо: сделал шаг - иди до конца 18. Способность к убийству: нет, по крайней мере, точно не своими руками и не при текущих обстоятельствах ее ванильной жизни 20. Любимое занятие: читать модные журналы 22. Главные умения: неплохо рисует; легко идет на контакт с людьми; всегда в курсе модных новинок; отлично разбирается в стиле.

ЛИЧНОЕ ДЕЛО
«Куда бы они не пошли, на что бы не смотрели – других людей для них просто не существовало» (с)

На самом деле, если вы хотите узнать чуть больше о нашем детстве - спросите Юни, она любит эту историю. А я расскажу немного о том, как же нашей семье удалось стать теми, кто мы есть.
Наш отец первый свой капитал получил вместе с приездом адвоката, в последствие огласившего завещание покойного двоюродного дядюшки семьи, который, переступая порог старческого маразма, завещал свое богатство нескольким дальним родственникам, кто, по его мнению, имел потенциал приумножить то, что им дали. И папочка решил, что поймал удачу за хвост. Он не вдавался в детали, как организовывал свой первый инвестиционный фонд, даже когда перебирал в количестве со своим лекарством для сна – конечно же, любимый многими виски, куда же без него в нашем двадцать первом веке? Учитывая, что в те времена такие понятия, как «брокеры» и «инвестиции» только-только приходили с Запада, собственно, как и папин друг, который, покидая свой Нью-Йорк решил попытать счастье на Родине «старины Им». Местные деньги, заграничные знания – с этим можно было начинать работать, особенно когда ты молод, амбициозен и тебя совершенно ничего не сдерживает. Папа говорит, путь был сложным, я не подвергаю сомнениям его слова, а только едва заметно улыбаюсь и доливаю янтарной жидкости в его плотный хрустальный стакан. Он всегда любил такие вот вечера призрачного спокойствия, наполненные нашей общей тишиной, его любимым алкоголем и внимательным взглядом двух дочерей. Мама по-прежнему была с нами редко – мы проводим много времени вместе лишь во время подготовок к новым коллекциям в ее модном доме. К слову, об их знакомстве все в нашей семьей тоже наслышаны – папочка слишком болтлив, когда перебирает. Мамочка же была тогда начинающим дизайнером, как это принято называть сейчас, в те годы в Сеуле не существовало подобных понятий, точнее они вводились, но не сразу приживались, оставляя за собой вопрос менее образованных: «Швея?» На этом моменте никогда не могла сдержать широкой улыбки, потому что представляю, как маман злилась. В общем-то, я готова поверить в то, что она вышла за него замуж в надежде реализовать мечты собственные, а отец готов и сейчас отдать ей все, а в те времена и подавно. Если бы мама попросила звезду – он, наверняка бы, нашел способ, как достать ту, ну или выражаясь языком современным, купить. Впрочем, возможно на небе и есть такая – я не спрашивала.
Что же касается меня, осознание, кто я и из какого мира, приходило ко мне медленно и постепенно. Когда Джиюн нравилось учиться играть на фортепиано, да и вообще играть, мне нравилось бегать с нашими собаками во дворе, но меня забирали в дом, переодевали в чистое платье и пытались найти пристрастие хоть к чему-то. А мне приходилось часами сидеть перед белоснежным мольбертом, поглядывая в сторону солнечного дворика и слушать, когда Юни закончит разучивать новые гаммы – тогда нам точно можно будет поиграть. Иногда мне удавалось перетащить ее на свою сторону и, держа за руку, идти изучать окрестности вокруг. Мне казалось, для нас не существует преград, и так как наш дом был единственным таким огромным на острове, то вокруг домики были совсем крошечными, блеклыми и невзрачными, они зачастую не запирались, и я думала, что они все – часть нашего развлечения. Мы заходили внутрь, играли чужими игрушками, иногда находили странные сладости, которых у нас никогда не подавали. И так продолжалось почти целое лето, пока однажды нас не поймали и не отвели обратно в дом. Экономка, будучи местной жительницей, наказала нас на целую неделю, Джиюн не разрешали играть, а меня заставили рисовать – это почти как школьное наказание написать, что ты раскаиваешься целую тысячу раз. Никогда не делала, а тут пришлось. Я была упряма и могла продолжать сидеть и смотреть перед собой, абстрагируясь на нотации из вне, погружаясь в свои собственные миры, где мне было ярко и комфортно. Но тогда мне сказали, что если нарисую «вот это яблоко», Юни разрешат поиграть. Она уже не первый день ходила грустная и потерянная, изредка поглядывая в сторону залы, где стояло ее белоснежное фоно. Вот так просто я взяла карандаш в руки. Меня не увлекло, но оказалось не так уж и скучно. Да, вы догадались правильно, я начала учиться, но никому никогда не показывала своих рисунков, кроме учителя и сестры. Мне не нравилось писать картины, слишком много сил это занятие забирает, но я люблю делать зарисовки, когда пью кофе или размышляю. Чаще всего, в этих блокнотах можно найти модели одежды. Они только для меня, не для кого-то еще и хранятся в коробке с сокровищами в родительском доме на острове, куда кто-то из семьи приезжает все реже и реже, оставляя тот на попечение прислуги.
В университет я поступила на дизайн, сначала выбрала аспект зданий, как настаивал отец, но вся эта инженерия «для общего развития» меня изрядно раздражала, выматывала и не позволяла наслаждаться работой у мамы. Поэтому волевым решением и папиной уступкой, я перевелась на дизайн помещений – мне нравится. А в остальном моя учеба в университете не вылилась ни в какие судьбоносные встречи. Хотя.. Никогда никому о нем не рассказывала, но знаете, у каждой девушки наступает такой период, когда пора. В любовь же я никогда не верила. К двадцати годам осознание, что от меня требуется полностью обосновалось внутри, с той лишь разницей, что меня это абсолютно устраивало. Возможно, я отбунтовала свое еще давно в детстве.
Ли Донук в узких кругах больше известный, как счастливая семерка был старшим сыном лучшего папиного друга и партнера, а с ним мы познакомились на закрытой вечеринке для дизайнеров и остального модельного блеска. Только сейчас подумала - странно, что Юни и ее парень тогда не пришли, хотя, я ведь могла не заметить. Не хочу вдаваться в детали, но Донук был старше меня на девять лет, и не буду лукавить – я никогда не относилась к тем девушкам, которых хотелось оберегать, скорее вызывала лишь одно желание – обладать. Я привыкла произносить насмешливое «нет» и скрываться в толпе среди веселящихся янгов. А в этот раз не сказала. Нет, ну правда, если идти к цели, то идти до конца, к чему все эти полутоны? Тогда мне казалось, что лучше опыт, чем какой-нибудь мальчишка с подростковыми потребностями. Но в ту ночь я не думала, что все зайдет так далеко. Мы встречались около года, может, чуть больше или чуть меньше. Всегда незаметно приходили по отдельности в отель его друга, где наши недоотношения могли навсегда остаться в люксовых стенах. Мы никогда не обедали вместе, но когда долго не виделись – дарили друг другу подарки. Я по-прежнему не верила в любовь, как не верю в нее и сейчас, но его слова тогда неприятно ударили: «- Джин, я скоро женюсь». Это ожидаемо, и я чуть-чуть отстранилась от него тогда, чтобы внезапно участившийся ритм пульса не остался крошечным взрывом на его коже. Я даже улыбнулась, когда говорила, что он отыграл свою роль и мне пора идти дальше. А после платье на обнаженное тело, вещи в сумочку, моя «счастливая» кожаная курточка и такси единственный раз в моей жизни. Впервые со времени нашей первой встречи я ощутила себя испачкавшейся и лавандовые ванны не могли помочь мне лучше спать тогда. Он прислал глупое смс в день своей свадьбы, как какой-то подросток. Я сменила номер телефона и правда пошла дальше. Впервые в жизни я стала усердно учиться днем и чаще ходить по вечеринкам вечером. Я думала, что отвлекусь, развеюсь, как там говорили наши предки «клин клином?», но больше никого к себе не подпустила, потому что никто из окружения не дотягивал до планки Lucky Seven. А вот к образу веселой Наны я смогла вернуться только спустя несколько месяцев, когда в éclat vestem вовсю проходила подготовка к новой весеннее-летней коллекции. Возможно, в меня вдохнули жизнь яркие краски и любимые нами всеми натуральные ткани, а может быть, я просто набралась энергии от снующих вокруг людей. В любом случае, вспышки фотокамер – это точно лучшее лекарство от всех бед.

Год назад во время семейного ужина, который мы ввели своеобразной традицией – собираться вместе по вечерам пятницы, папа попросил меня зайти к нему в кабинет. Я уверенно проследовала за ним и устроилась в широком кожаном кресле напротив. Он хотел поговорить, но не знал с чего начать, я поняла это сразу по тому, с какой частотой он оборачивал стакан с неизменным виски в своих пальцах.
- Ли Донук разводится, - пауза в доли секунды, которая не могла от меня ускользнуть, слишком уж хорошо я знаю этого мужчину напротив, - он просил тебя у меня. Я готова была рассмеяться в голос, но сдержала даже рвущийся наружу нервный смешок. Я подозревала, что отец был в курсе, просто не подавал виду, а теперь знаю точно, иначе он отказал бы наглому Донуку еще в момент озвученного вопроса. Нужно рассказать Джиюн, чтобы была осмотрительнее, когда не ночует у себя дома.
- Я тоже слышала, что его любви к семье хватило ненадолго, а еще я слышала, что у него годовалый сын, - мой голос на удивление прозвучал слишком спокойно для меня самой, как будто мы обсуждаем сделку. – Я не хочу воспитывать чужого ребенка и даже если мальчик останется с той женщиной, я не хочу потом делить наследство Ли между моим и тем мальчиком. Я говорю «нет» только в этот в этот раз и знаю, что для тебя этот ответ единственно правильный. Мне не нужен такой подарок. Теперь не нужен. Но я рада, что ты раскрыл предо мной карты, мне больше не придется чувствовать себя виноватой. В следующий раз я соглашусь, кого бы ты не выбрал, даже если он будет ростом в 160 сантиметров и с огромной головой. Все, что мне нужно – это его желание выстраивать со мной одно королевство. Спокойной ночи, папа. Выходя оттуда, жгло глаза, но я никогда не плачу.
Похоже, папочка серьезно озаботился моим будущим после того разговора, так как буквально через месяц меня ожидал ужин, где нас с моим будущим женихом представят друг другу. То, что мой ужин происходил вперед Джиюн, навело меня на догадку, что и о ее романе папочка в курсе, просто тот ему на руку? Серьезно? У меня когда-нибудь голова пойдет кругом от всех этих высокопарных бизнес-игр. Ву Ифань оказался гораздо выше 160 сантиметров и, если честно, выбор отца устраивал меня больше, чем на 100%. Красив, единственный наследник, характер не блеск, но у кого из нас он прост? Я слышала его имя и раньше, но мы не были знакомы лично. Для себя я тогда решила, что неважно, какие отношения будут связывать непосредственно нас, но визуально для общественности – мы соответствуем образу идеальной пары и эта игра меня вполне устроила. Мне нравится выбирать ему рубашки, просматривать новые модные места в городе и звать его обедать. Ему не обязательно включаться в эту игру в отношения, она вполне забавляет меня одну. И нет, когда я листаю журнал, рассуждая вслух, куда нам лучше поехать на пару дней отдохнуть, а он встает и уходит, это, конечно, бесит, но мой образ вполне позволяет компенсировать это природной веселостью. Будем счастливы, господа!)

НЕМНОГО О ВАС
1) Связь:

Скрытый текст:

Для просмотра скрытого текста - войдите или зарегистрируйтесь.

2) Правила читали? конечно
3) Откуда узнали о нас? Ji Yoon
4) Пробный пост: http://theuntold.rusff.me/

пример поста

Кажется, Нана просто-напросто ошиблась сказкой, когда посчитала, что развязка близка. Она не могла бы сейчас никому объяснить, почему внезапно для нее стали столь важны ответы на заданные ею вопросы. В самом деле, со смерти отца прошло много лет, а она слишком давно смирилась. Она не рыдала над утратой, учась жить с новоиспеченной родственницей, а потом и вовсе одной. Ей начинала нравиться эта привитая ей независимость, только вот иногда не доставало тех глупых привязанностей, о которых рыдали после ее подруги, многих из которых Джина не видела слишком давно. Ей не нравилось одиночество, нет.. просто Джин из тех людей, чьи чувства по неизвестным для нее причинам слишком поверхностны. И в этот дом она пришла скорее ради банального любопытства, если уж быть откровенно честной  хотя бы с самой собой, но Канджун всем своим видом провоцировал ее, нарочно или нет, но эффект оставался, а здравый смысл отходил на второстепенный дальний план.
Нана прекрасно осознавала, что приседая на психику бедного парня, едва ли она добьется каких бы то ни было результатов, но просто пройти к двери входной и прикрыть ту за собой с обратной стороны, ей не позволяли гордость и упрямство. А Канджун оказался крепким орешком. Может быть, нужно было начать с другого конца и проявить на нем чудеса собственного очарования? Хотя, кого она пытается ввести в заблуждение – у нее бы ни за что не вышло, просто потому что она никогда не умела нравиться тем, кто пробуждал в ней эмоции неприятные и ассоциации грустные. Однако, злость на время, сошедшая на нет, вновь вернулась, когда высокомерный Со напомнил Нане, кто в доме хозяин. В который раз за короткий промежуток времени?
- Не пожалей после о своих словах! – Блондинка не срывалась на крик, но голос все же повысила, когда словами постаралась догнать упущенную возможность влепить этому высокомерному ублюдку звонкую пощечину. Кем бы он ни был сейчас и тогда, у него нет права тыкать ее носом в болезненные места и плевать ей, что она сама напросилась. Где-то на грани здравомыслия она видела данный факт, как правду, но отказывалась принять тот, как дань. Со сказал то, чего Джина боялась больше всего, хотя, вероятно, тот и сам не понял, что сделал. «Мой опекун никогда не говорил мне о такой личности, как ты.» - Никогда. Не говорил. О Ней. Эти слова резонировали в ее мыслях, занимая все больше и больше пространства, спускаясь куда-то ниже, образовывая ужасный неприятный комок в горле.
[i]- Не имеет права! – Она хотела скинуть тарелку, что столь удачно оказалась под пальцами ее левой руки, но Канджун вновь опередил ее, напомнив про здоровье человека, который не был для Наны совсем уж чужим, хотя, она и злилась на то, что тот безоговорочно принял сторону нового владельца этого поместья. В детстве мистер Чвэ всегда поддерживал Нану, обращая на нее внимания, когда казалось бы больше никому не было до нее дела. Именно он оказался рядом с маленькой Им, когда они проводили миссис Им на «ту сторону». Девушка почему-то до сих пор отказывалась принимать сей факт утраты. Мама часто снилась ей, всегда возвращаясь к ней из дальних путешествий, имея за спиной целую кучу интересных историй и безоговорочных причин почему она не могла вернуться раньше.. И каждый такой сон был слишком живым и красочным и Нана с трудом каждый раз просыпалась, медленно вплывая в реальность и осознавая, что все произошедшее за последние часы или же просто минуты – это желанная иллюзия, пусть и настолько живая.. А отец? Он приснился ей лишь однажды. Без улыбок, без советов и теплых слов. Просто мелькнул на долю секунды среди череды ее красочных сновидений. Джина до сих пор видела цветные сны, но никогда никому не рассказывала об этом. Она не могла показаться кому-то странной или чудной, Джина – что-то вроде глянцевого эталона для прохожих снаружи и совершенно пустая лично для себя. Почему? Ответ прост, ей все доставалось в этой жизни слишком легко и просто. Причины две: деньги отца и красота ее матери. Сама она ничего не добилась и этот факт слишком уж огорчал молодую Им, хотя она никогда не занималась самобичеванием или разбором собственной жизни по полочкам.
Канджун скрылся в правом крыле уже как несколько секунд, а Нана все стояла возле покинутого всеми стола, крепко поджав губы и ощущая микс из дурацкой детской обиды, задетых старых ранок и злости на чужое высокомерие. И ей плевать, что, по вашему мнению, это лишь она принимает все слишком близко к сердцу. Ей все равно, вот и все.
Девушка вновь разворачивается на каблуках куда-то в сторону выхода, будто бы проплывая в пространстве и прорезая устоявшийся воздух поместья. Ей срочно нужна была свежесть уходящего дня. И все-таки Джина прикрыла за собой входную дверь, облокачиваясь на прохладное железо специальной ковки. Отец им очень гордился в свое время. Конечно, спустя столько лет, оно уже не было матово черным, скорее, местами протерлось и заблестело, а в иных местах – проржавело. «Ничто не вечно,» - он любил говорить так, когда Им была еще крохой и постоянно ломала свои игрушки. Нана, как и несколько часов назад, когда выезжала сюда, поежилась от сырости и прохлады вошедшей в свои права густой осени. Однако, провисающий над поверхностью земли легкий туман тонкой струйкой приятно холодил легкие, а влажный ветер обдувал ее щеки, отвлекая от неприятных мыслей. Нане не нравилось походить на изломанную куклу, нечеткий силуэт, подобный обескураживающим рисункам в детских книжках. Но она вдыхает воздуха все больше и больше, как будто от этого зависит ее жизнь. Волосы покрылись капельками окружающей влажности и вопреки утренней укладке начинали скручиваться в легкие локоны, девчонка откинула их назад, резко развернулась, потянула на себя тяжелую дверь и вошла внутрь. Что ж, он объявил ей вражду, она не будет гордо носить свою фамилию, если сбежит отсюда, поджав хвост. Джина проходит к шкафу, где раньше, как и сейчас хранилась обувь. Составляет туда свои сапоги, а вместо них выбирает светло-бежевые тапочки точно такие же, каких на полках стоят еще несколько пар. А после минует столовую, прихватив с собой порцию остывшего стейка и приборы, и возвращается в гостиную, где недавно оставила сумку. - Посмотрим, Канджун, насколько ты крепкий, – блондинка уверенными шагами минует небольшое пространство между гостиной и лестницей, и уже поднимаясь наверх и сворачивая в левое крыло, где раньше была ее детская комната, крем глаза замечает исчезнувшую внизу фигуру дворецкого. Она не придает значения, направляясь «к себе» по давно изученному маршруту. Не сказать, что здесь все также, но суть не в том, что во владения этой комнаты кто-то вторгался, суть в том, что уже сама Нана воспринимает все иначе. Ее квартира оформлена в стиле хайтек и она уютна в определенном взгляде на данное определение, а здесь.. здесь до сих пор проскальзывала некая, едва уловимая забота.
Если бы Джина вела когда-либо дневник, то сейчас было бы самое время оставить в нем пару строк и предаться ностальгическим воспоминаниям. Однако, она просто снимает свое темно-синее пальто, которое оставалось на ней нетронутым, так как задерживаться здесь Джин не собиралась. Но все изменилось из-за их общего упрямства и неосторожно брошенных слов. Тонкая черная водолазка с отделкой по рукавам пропустила сквозь ткань холодок дома. Наверное, это крыло почти не отапливалось, храня обстановку в прохладе и полумраке, последнее из которых Джина уже разрушила включенным светом. Она знала, где находится ванная комната, поэтому экскурсии ей не требовалось, и решила, что приступать к обеду и ужину, пусть и остывшему, уже можно. В прочем, много ей не требовалось. Когда переживаешь сильные эмоции лучше пить, а не есть. Еда в нее лезла очень плохо, поэтому с момента, как они расстались с Со внизу в столовой прошло чуть больше получаса, а заняться здесь ей было откровенно нечем. Нана проверила свое расписание на завтра, которое оказалось свободным, а вот насчет послезавтра Им написала напарнице с просьбой подменить ее на пробных съемках новеньких моделей. Она, конечно же, понимала, что по головке ее никто не погладит, если все пойдет наперекосяк, но и не могла же она отступать от намеченной цели проесть мозг этому мальчишке из-за нагрянувшей внезапно работы. Подстраховывать себя нужно заранее всегда.
Одна из лампочек внезапно замигала, вспыхнула пару раз белой вспышкой и навсегда погасла. - Великолепно. Просто замечательно. – Джин как раз рассматривала потолок, примиряясь к своей постели прошлого, когда ее комната опустилась в полумрак, утратив яркости в восприятии и напустив на пространство серости немного больше положенного. Неприятное в самом деле ощущение, когда ты один в огромном крыле посреди большой комнаты, которая уже давно тебе не родная, а за окном разгуливает с шумом ветер, взывая к позабытым детским страхам тех, кто вырос в мегаполисах, где даже в самый «яркий» час ночи всегда шумно и улицы освещают не угасающие неоны. Им резко поднялась на постели в положение «сидя» и оглянулась по сторонам. Где-то под ложечкой замаячил неприятный привкус детского ужаса, сродни тому, когда родители приучают свое чадо спать без света, а перед этим вы успели наслушаться выдуманных россказней о покойниках и привидениях. Джина почти вылетела пулей из «собственной» комнаты, минуя полумрак левого крыла и перешла на спокойный уверенный шаг лишь на пятачке, ведущем к лестнице и соединяющим два крыла. Она посмотрела вниз, свет горел везде, но признаков жизни там не наблюдалось, а вот оставаться одной в огромном доме с собственной историей и не единым хозяином, ей совсем не хотелось. Так что блондинка миновала еще несколько метров, пока не переступила порог правого крыла, входить в которое ей когда-то напрочь запретили, к слову, по неизвестным для нее причинам и по сей день.
Дверь в комнату Канджуна она нашла без труда. Нет, ей не оказалась спальня отца, за что слабая тень благодарности проскользнула по поверхности ее души. Просто дверь была слегка приоткрыта, то ли потому что он был зол, когда покидал столовую и не заметил собственной оплошности, то ли специально оставил ее таковой, так как их разговор не был закончен. Но разве он не тот, кто в первую очередь сам не желал его развития и продолжения? Я про разговор сейчас.

Канджун сидел в широком кресле и держал в руках книгу. Нана откинула от лица слегка распушившиеся от влажности волосы, и скрестила на груди руки.
- Знаешь, Джун, я тут решила воспользоваться твоим предложением, но вот в чем вся сложность – с гостеприимством у тебя так себе, – Джина миновала несколько неспешных шагов вдоль комнаты, - а с виду весь такой благовоспитанный. В чем секрет, а? – О нет, ей вовсе не хотелось вести светские беседы «по душам», но просто другое крыло не встретило ее своим радушием..
Во всем виноват ветер. Определенно. Иначе никак.[/i]

WANG JACKSON | ВАН ДЖЕКСОН, 28 y.o Джекс
--
♦ место и дата рождения: 1989.08.08 | Гонконг ♦ ориентация: гетеро			♦ профессия:  совладелец казино ♦ каста: EVAS noir
общая информация
- Иди к черту, Джексон! - Я уже был там. Ему было двенадцать, когда отец на последней стадии рака умирал в одной из больниц Гонконга. Ему было двенадцать, когда откуда-то из Сеула прилетел старший брат, которому на тот момент уже шарахнула четверть века. Кровный родственник и история, о которой Кайе никогда не слышал. Его отец вернулся в Гонконг из Кореи тринадцать лет назад, оставив первого сына и бывшую жену в городе четырех сезонов ради какого-то странного поиска утраченной первой любви. Когда Джекс слушал этот рассказ, сидя напротив ново-испеченного старшего брата, которого всегда будет называть не иначе, как Гу, именно на слове «любовь» Кайе оторвался от своего стакана с кока-колой и как-то непонимающе уставился на старшего. В двадцать восемь он в общем-то реагирует примерно также, только непонимание и неверие заменяет уже привычной ироничной улыбкой. Свою мать Джексон видел только на фотографии, зато мать Гу отчетливо запомнил с наставленным на него тридцать восьмым, а слова, брошенные ею в ту ночь до сих пор остались выгравированной цитатой его личной библии где-то на коже рядом со шрамом от первого выстрела: “уводи этого щенка отсюда или в следующий раз его вынесут”. Пуля прошла по краю жировой ткани, оставив светлый рубец, страх, но не задев ни одного жизненно-важного «нерва». В общем-то, сейчас он, наверное, мог понять и ее, и то ядовитое пристрастие к алкоголю, и ту ненависть, которую она испытывала каждый день, наблюдая за Ваном. После того, как отец их бросил ради своей новой солнечной жизни где-то на территории азиатского Нью-Йорка, мать Гу так и осталась никому не нужной, в первую очередь самой себе, а во-вторую, своему единственному сыну. Старший брат тогда скинул Джекса на свою очередную подружку, как Ван вспоминает сейчас, это был почти брак для того, и снова криво улыбается. Он не верит ни в какие человеческие ценности. Джу тоже была далека от того идеального образа, который обычно рисуют мальчишки, но Кайе, вообще-то, пришлось перестать воспроизводить иллюзии и быстро повзрослеть. Еще в свои двенадцать. В Сеуле у него уже не было времени гонять на скейте в парках и ближайших дворах, здесь все его время уходило на принеси-подай и драки в школе, потому что новичков никто не любит. Новичков-иностранцев из Азии в Сеуле жалуют еще меньше. Джексона не всегда спасала природная крепость и детская привычка влезать в неприятности, которая еще в родном Гонконге научила его немного махать кулаками с нанесением физического ущерба противнику. На самом деле, ему доставалось часто, потому что где вы видели драки один на один, если целью является запугивание или попытка самоутвердиться? На пару лет мальчишка со смуглой кожей превращается в замкнутого агрессивного одиночку. Он ни к кому не лезет, но и к себе никого не подпускает. Живет по-прежнему у Джу. У нее подружки все в откровенных нарядах с ярким мейком и любовью к крепким напиткам. У нее целый дом на отшибе от города, доставшийся от предков, где почти каждый день до самого рассвета грохочет музыка. Гу появляется часто, мнет бедра своей девчонки, сидя на продавленном кресле в гостиной, вертит в руках полупустые бутылки и периодически кидает брату: «Ну, как в школе?» Старая мебель, старое музло, прокуренный воздух со спекшимся запахом не проходящего перегара. В этот год Ван учится многому. В первую очередь запоминает, что пьяных принцесс беречь не обязательно. И скатывается в алгебре до поднятого вопроса об исключении. Ему в общем-то особо некогда и даже прохлаждаясь на задних партах в классе для отстающих, Джекс не сильно заботится о будущем, колледже или университете. Это не его мечта и, в общем-то, даже не его жизнь. Если повезет – закончит школу, ну а нет, Гу плевать, если он ее бросит, не придется скидываться на форму в следующем году. В пятнадцать Кайе наблюдает остатки белого порошка на ночной кухне, ощущает в руке прохладу кинутых ключей от новой тачки брата и его необдуманное: «Иди погоняй». Джексон разбивает машину брата в первые десять минут, а после долгими ночами учится водить. Ему нравится скорость, но он не особо хорош в так называемом стритрейсинге. Поэтому, даже сейчас, когда его можно назвать водителем со стажем, Ван избегает всех этих сборищ, предпочитая обычные автобаны, ему ни с кем не нужно соревноваться, только с самим собой. В девятнадцать после окончания школы, спустя пару месяцев, Кайе заливает собственной густой кровью грузовой причал в Инчхоне. Связался не с той балериной, а это – очередной ночной урок от ее папочки. Кайе снова улыбается, смеется в голос, ощущая, очередной удар по позвоночнику. Говорят, хуже человека, которому нечего терять – только тот, кому есть что защищать. Джекс всегда относился к первому варианту и в этой жизни его, в общем-то, ничего не держало. Он не болел страстным жизнелюбием и не заражал окружающих тягой к завтрашнему дню. Он просто проживал каждый день так, как будто утро уже не настанет. Живет моментом до сих пор, не планируя, не откладывая. Он бесцеремонный, бессердечный, но выученный жизнью, знает, когда стоит промолчать, изучить ситуацию, чтобы чуть позже заключить сделку на выгодных условиях. Чувствует, когда лучше отступить, чтобы не потерять все, над чем работал ранее. Нет, в девятнадцать он еще не обладал всеми этими качествами, в девятнадцать он, казалось, отчаянно искал смерти, но та его обходила снова и снова. От роковой ошибки: «какого хера мне указывают?» его отвел Гу, который в общем-то узнал про девчонку случайно. Старший отлично знал ее отца и, видимо, факт предупреждения был данью уважения именно к Гу, а не широким жестом доброй воли. Убивают и за меньшее. Старший брат Вана к тому времени тоже подрос в своем социальном статусе города. Таких, как Джу у него теперь было по две-три штуки за раз, а тачку он прикупил даже Джексу, который ближайшим вечером отбывал первым же рейсом в Макао к дяде, о котором в очередной раз ничерта не слышал. Солнечный рай плавучих казино ему понравился. Ван встретил здесь свои двадцать и остался еще на год. Рубашки, расстегнутые на четыре пуговицы, липнувшие к загорелой коже, соль, оседавшая на одежде, светлые волосы, зачесанные назад, чтобы казаться старше. Кайе возвращается в Сеул на лето, услышал, что его старший братишка открывает казино и их дядя хотел лично убедиться в том, что тот не провалится в первые две недели. Джексон теперь улыбался совсем иначе, широко и обманчиво. В глазах читался тот интерес к жизни, который многие готовы принять за обычную харизму. У него кровь закипала при виде фишек и звуке стрекота шарика по барабану. Где-то среди неоновых ночей, изумрудного сукна, бильярдных шаров и новоиспеченных друзей, «Джексон в черном» улавливает инородную ауру. Девочка не местная, вся как будто не отсюда и пахнет цветочной пряностью, детской сладостью и напоминает ему о чем-то давно забытом. Он так и зовет ее «Пай», ему кажется, если бы у него была бабушка, которая к каждому его приезду пекла бы черничные пироги, то воздух пах бы также, как пахнет она. Это был первый раз, когда Ван отнесся к девушке иначе, чем к расходному материалу на один-два раза. В нем даже проснулась неизвестная ему ранее забота, зачатки опеки. Кайе как будто стал еще немного взрослее, точнее, это был старт в развитии его зрелости. Почти три месяца, - до сих пор это самые длинные его отношения, до сих пор он зовет ее «Пай», только статус между ними другой сейчас, для Джексона более стойкий и крепкий – друзья. Девочка улетела на учебу в теплый туманный Лондон и забрала с собой всю свою сладость. Ван стал равнодушен к сладкому. Кайе снова оставляет Сеул и возвращается в Макао на полгода, а на Рождество покупает билеты до Лондона, которые сдает за день до, и уже после Нового года оформляет себе грин карту, летит в Лас-Вегас. Он горит идеей участия в покерном турнире. Ван почти полгода работает в барах и клубах, попутно наблюдая и изучая американскую систему администрирования. Он вообще-то умный малый, просто алгебра – совсем не его. Летом открывается тот самый турнир, и он держится до четверти финала, для него самого – это огромное достижение, приоткрывающее новые возможности и изменяя мышление. Осенью Джекс возвращается в Сеул, навещает Гу, у того появилась дочь. В свои тридцать пять брат мог сойти за молодого отца самого Джексона, жизнь всех треплет по-разному. Кайе жаждет открыть свой ночной клуб, но ему нужна поддержка, имя, прикрытие. Парню неплохо удаются именно моменты создания и организации. Он, конечно, ошибается местами, где-то просит совета и во всем этом вареве меняется для себя незаметно и быстро. Когда ты находишь то, что тебе интересно, окунаясь с головой и полностью, начинаешь развиваться со стремительной скоростью. Кайе было почти двадцать семь, когда брату понадобился новый помощник в своем казино. Они долго разговаривали, Джексона все устраивало на тот момент: клуб, квартира, тачки, которые хотел, жизнь по ночам в неоновом лайте, а Гу предлагал наступить ему в какое-то высшее дерьмо, подняться на несколько ступеней выше, познакомиться с людьми совершенно иного сорта, а Джекс не был готов, он не хотел ничего менять, в действительности боялся облажаться. Вот оно – осознание вкуса к жизни. В конечном итоге, он соглашается и продает свой «Зиро». - Зачем тебе это? - Не твое дело. Я говорю - ты делаешь. Джексон улыбается в бок, затягивается глубже и не сводит взгляда со старшего брата. - Мне уже не двадцать лет, Гу, так что, я хочу знать, какого хера я должен подставляться. Мужчина протягивает ему фотографию, на которой изображена девчонка с детским личиком, говорит, что она и есть ключ к сделке, а Ван тушит сигарету в стеклянной пепельнице, не отрывая взгляда от фото: «Смазливая, могла бы много добиться. Ладно, присмотрю за ней». И Джексон встаёт, забирает со стола фотографию, чтобы смятую уже у выхода бросить в мусорку. «Значит, теперь мы так играем». И на лице парня появляется та самая улыбка, которая обычно ничего хорошего, кроме короткого интереса и любопытства, не сулит.
дополнительно
связь с вами - лс

мы с тобой не всегда понимали друг друга,

--

но мы принимали друг друга
такими, какие мы есть.

мне нужна тишина с твоим голосом

--

мне нужна темнота с твоим запахом

Думаешь, я стал бы весь вечер дожидаться
кого-нибудь, кроме т е б я?

Думаешь, я вернулся бы сегодня
к кому-нибудь, кроме т е б я?

Возьми м е н я за руку и никогда больше не бойся.

У любви чудесный вкус; люби.

помни: чтобы получать, надо отдавать;
помни, что надо быть самим собой, чтобы уметь любить.

by johnny

каждая секунда с т о б о й ценнее любой другой.

если бы мне предстояло прожить тысячи жизней,
я бы принадлежал тебе в каждой из них,
и в каждой из них я бы сделал тебя своим.

я бы пустил по твоим венам себя,
чтобы ты не знал и не чувствовал ничего,
кроме меня

я бы отдал  т е б е  всё что угодно

всего  с е б я  и целый мир, если так будет нужно.

и вселенная нашептывает истину:

мы не пыль, мы – в о л ш е б с т в о!

х о ч у   у  л  е  т  е  т  ь   н а   д р у г у ю   п  л  а  н  е  т  у
я   з н а ю ,   т а м  с т р а ш н о .   м о ж е т   б ы т ь   х о л о д н о ,   а   м о ж е т   т е п л о

у    н    е    с    у        т    е    б    я        н    а       р    а    с    с    в    е    т    е

kookie's.

Вся наша жизнь - череда неопределенного выбора.

Субин сделал первый вздох, когда апрельский ветер, дувший из распахнутого настежь окна, играл легким перезвоном сувенирных металлических трубочек с незамысловатыми узорами, что расписывала вечерами его мать. Молодая кореянка, переехавшая в удивительный город, где на каждом шагу можно встретить доброе облако ароматного дыма, а из красноватых окон нахально подмигивают слегка одетые женщины. Город контрастов, окрашенный всей палитрой Ван Гога. У Субина много фотографий в семейном альбоме, где он за лето быстро вытянувшийся мальчишка стоит на фоне разноцветных тюльпанов и улыбается беззубой улыбкой. 

У него на подоконнике до сих пор растет базилик, мята и кинза, а мозолистые подушечки пальцев по воскресеньям пахнут чили. Его мать обожает луковичные и до сих пор выращивает тюльпаны на небольшом балконе их квартиры в Йордане, пока сам Субин перебирает струны подержанной гитары в съемной студии в эпицентре города материнской мечты. Здесь она обрела себя, здесь же подарила ему жизнь и отдала свою фамилию, потому что это только ее мальчик с темными волосами, но светлыми ореховыми глазами. 

Субин никогда не встречался со своим отцом и после десяти лет перестал о нем расспрашивать, потому что искать то, чего никогда не было - не имеет смысла, а ему почему-то уже тогда не хотелось тратить время зря. Бесконечно творческий, он заискивающе заглядывал женщине в глаза и спрашивал субботним ранним утром: “А сегодня мы сможем пойти в музей Рембрандта?” Золотой век, хранивший молчаливые тайны и истории, и Субину нравилось подолгу рассматривать портреты людей того времени, придумывая каждому из них необычную жизнь, потери и испытания. Иногда он записывал их, но чаще просто проговаривал мысленно и двигался дальше. Увы, все завершается, и это жизненная тенденция, которой он склонен доверять. 

Мальчишка начал играть на гитаре поздним сентябрьским вечером, сидя дома у друзей, чьи квартиры были немногим больше их с матерью, сперва довольно неуверенно перебирая нейлоновые струны, подаренные ему на очередной день рождения. Субин, склонный к самовыражению, подолгу гулял по центральным улицам, слушая уличных музыкантов, а после тратил выходные, чтобы найти то самое звучание, которое заставляло его останавливаться возле разношерстных музыкантов. Некоторые из которых играли откровенно фальшиво, но экспрессия, подменявшая талант на эмоции, зачастую стоила намного дороже. Столетиями люди пытались ухватиться за это состояние блаженного совершенства, используя всевозможные внешние средства – наркотики, секс, власть, адреналин, накопление красивых предметов. Но удержать его не удавалось. Нельзя искать счастье повсюду, как нищий из притчи Толстого, всю жизнь просидевший на горшке с золотом, вымаливая копейки у прохожих и не догадываясь, что богатство – вот оно, под носом. Субин знал, где его богатство, ощущал его внутри себя, оно просачивалось в яркий мир светом, желаниями и небольшими достижениями. 

В шестнадцать после первого полученного диплома, Субин подавал заявление в школу искусств Лондона и Парижа, но смог поступить в Академию Архитектуры Амстердамского университета искусств. В двадцать по окончании университета, Субин подал заявление на дополнительный курс в Эсмодскую школу дизайна, чья альма матер находилась в сердце Франции. Но это все о достижениях, если вернуться немного назад и подсмотреть, то Чвэ Субин жил как обычный подросток, большинство из которых во время сессий живут на кофеине и питаются сплошным недосыпом. У него не было возможности полагаться на кого-то, кроме себя и Бин старался успеть повсюду, распыляясь и отлеживаясь в постели с простудой после каждой все-таки успешно сданной сессии. Ему нравилось везде кататься на велосипеде в школьные времена, а после он с радостью нацепил на себя потертую байкерскую куртку и пересел за спину своего старого друга, с которым они сидели в одном классе с трех лет. Скорость не была для него наркотиком и не заливала его вены эндорфином, но новизна в шестнадцать дарит ощущение полета и свободы, свободы от самого себя, в первую очередь. Временами стремиться к чему-то, к кому-то - утомляет.

У Субина остался шрам под правой лопаткой на спине, его оставил кто-то, у кого в боковом кармане брюк затаился нож с шестидюймовым выкидным лезвием. Парень тогда, будучи третьекурсником, подрабатывал в ресторане официантом по пятницам и субботам, но в ту ночь его попросили подменить кого-то другого, и задержавшись чуть дольше остальных, Субин покидал служебное помещение через задний выход и именно там попытался вступиться за мелкого пацана, который явно нарвался на неравную драку. Этот мальчишка и оставил на смуглой коже напоминание о том, что иногда чужие проблемы - они только чужие, не стоит играть в защитника и спасателя. Вот только шрам под лопаткой о себе практически никогда не напоминает и Субину, кажется, очень нравится становиться частью чужих жизней.

Он познакомился с Дженни в конце августа, буквально только-только переехав в новый город, новую страну и, как ему тогда казалось, новую жизнь. Это была встреча взглядами, стремительно растущее напряжение и отношения, которые поначалу напоминали динамит. Субин разгорался рядом с ней и по утрам он размышлял об этом, стоя нагишом в своей кухне, разглядывая город, раскинувшийся за высокими окнами его съемной квартиры-лофта на одиннадцатом этаже. Он насыпал смолотый заранее эспрессо в кофемашину и включал ее, как в ритуале, прислушиваясь к привычному гудению агрегата, а повернувшись, оказывался лицом к лицу с той, с кем проводил каждую ночь. Дженни надевала одну из его футболок, длинные загорелые ноги оставались открытыми, и Субин мгновенно вспоминал, как раздвигал их всего несколько часов назад.

Он любил ее.

Привязался быстро, позволил себе очароваться легкостью движений и плавностью линий, словно какой-то мальчишка первокурсник. Он каждую неделю пропадал на съемках, вечерами придумывая концепции, которые отклоняли и обсуждали и его жизнь в какой-то момент обрела привычную каждому из нас цикличность, свернулась в кольцо и повторялась, как будто кто-то со стороны наблюдал за ними, увеличив скорость. Дженни оставляла его смазано, тихо, касаясь ладонями того самого шрама на спине и Субин верил, что все это ненадолго. Сеул далеко, конечно, но это не Марс и Меркурий, где так просто не перепрыгнуть. А после оказалось, что прыгать все-таки придется, потому что маленькая темноволосая девочка пропала с радаров, оборвав все связи. Субин взял академический отпуск, не доучившись год на дизайне и через несколько часов сидел в аэропорту Шарль-де-Голь, ожидая свой рейс до Сеула. Гугл обещает дождь.

В голове крутится всего три слова, которые смогли бы описать то, во что на этот раз умудрился вляпаться Донхен. И слова эти, произнесенные непременно голосом лучшего друга: ебать ты лошара. Донхен и правда чувствует себя лохом, когда ненамеренно отказывается от того, к чему стремился несколько месяцев. Он до сих пор сокрушается по поводу того, что каким-то нелепым образом его попытка самостоятельно - без помощи друга или общих знакомых - попросить и получить автограф любимого исполнителя завершилась именно таким образом: побегом и невозможностью адекватно объяснить свое поведение кому-либо. Донхен чувствует себя конченым придурком сейчас, выглядывая осторожно из-за угла в попытке избежать встречи с Хонвон-хеном, потому что не может убедить себя в обратном: встретиться с ним еще раз и просто откровенно поговорить. Момент их первой встречи лицом к лицу до сих пор снится ему в кошмарах, где он, сминая в руках клочок бумаги, отвечает своему кумиру: “нет, спасибо” вместо “я бы с радостью тебе помог, Хонвон-хен”. Донхену нет оправдания и нет возможности объяснить банальное: он просто переволновался и не расслышал того, что пытались ему сказать. Но в противовес его собственным убеждениям все еще остаются их последующие встречи, когда сквозь гул в ушах, вызванный волнением, все же удавалось разобрать просьбу - самого черт возьми - Енби, но на которую сам Донхен так и не дал утвердительного ответа. Он до сих пор считает, что это какая-то ошибка или нелепый пранк. Хонвон хочет записать с ним песню. Ну кто в здравом уме этому поверит? Точно не Донхен, который никогда не считал себя и свои вокальные способности чем-то интересным и способным зацепить хоть кого-то. Донхен не верит в себя, а Хонвон почему-то не сомневается и до сих пор пытается с ним - робеющим перед известным рэпером мальчишкой - договориться. Но Донхен не готов. Ни к встрече. Ни к разговору. И потому он снова, пряча глаза за темными стеклами солнечных очков и натягивая на голову панаму, пытается раствориться в толпе студентов и надеется на то, что его не заметят.

Донхен нервничает и стесняется, но почему-то выглядит при этом уверенно и высокомерно. Наверное, это и является причиной того, почему ему никто не верит. Никто не верит в то, что Донхен не хотел обидеть хена и не хотел ему отказывать (все еще не в силах побороть свое смущение улепетывает на своих длинных ногах, сверкая пятками, каждый раз, когда видит вдали знакомую фигуру). В те разы - сколько их было сам Донхен уже не помнит, ибо кажется, что его подвергают психологическому насилию уже целую вечность -  все получилось само собой, ведь просто в стрессовой ситуации Со всегда неосознанно уходит в отрицание. Он говорит “нет, спасибо” вместо “я тоже хотел бы записать с тобой трек, хен”, он бросает, даже не взглянув на своего кумира, “мне некогда, прости” вместо “боже мой, дай мне время успокоиться” и бубнит, поправляя растерянно рюкзак (при этом снова из-за защитной реакции выглядит как самоуверенный мудак, будто копируя поведение своего лучшего друга, который много лет пытался слепить из скромного задрота крутого парня) “давай поговорим позже, у меня пара сейчас начнется” вместо “я вне себя от радости, пусть по мне сейчас и не скажешь, я просто нервничаю перед тобой, хен”.

У Донхена сердце бешено начинает биться, когда он взглядом улавливает Хонвона, идущего ему навстречу. Он делает глубокий вдох, чтобы наполнить себя решимостью поставить в эту минуту наконец все точки над i, но вместо того, чтобы сделать шаг вперед почему-то разворачивается на пятках и уверенным шагом уходит в обратном направлении. Донхен сам не осознает в какой именно момент его твердый шаг превращается в бег: в тот, когда видит старшекурсника со своего факультета, который начинает ему махать рукой, явно зовя его по имени, или когда наушники, случайно отрываются от мобильного телефона, зацепившись о руку проходящего мимо студента, оказавшись причиной того, что по коридору начинает разносится голос Хонвона, зачитывающий свои тексты под написанный много лет назад бит? Донхен бежит по коридору, почти летит по лестнице, перепрыгивая несколько ступеней за раз и каким-то немыслимым образом оказывается вдруг в чужом корпусе. Он тяжело дышит и наконец решается притормозить, чтобы отключить воспроизведение музыки, оглядывается то ли для того, чтобы убедиться в том, что за ним никто не следует, то ли для того, чтобы попрощаться с новыми наушниками, которые пришлось бросить из-за непредвиденной ситуации.

- Ну и дебил, - слишком громко для шепота и слишком тихо для крика отчаяния, но  все же от всей недоумевающей души. Он указательными пальцами трет виски и жмурится, будто от мигрени, не понимая самого себя и того, почему Хонвон все еще с таким ненормальным (именно таковым он бы показался в любых глазах) парнем пытается поговорить. Донхен готов молиться всем богам, чтобы хен его забыл и перестал снова замечать его существование. Жить в тени намного проще, чем существовать вот так: в вечных и безуспешных попытках не ударить в грязь лицом, представ перед своим кумиром в нелепом виде. - Да сколько можно? - под нос себе вещает, опускаясь на корточки перед запертой дверью чужой аудитории и едва не заваливаясь назад под тяжестью рюкзака. - Это уже нисколько не смешно. Это вообще никогда не было смешно. Прекращай.

Говорят, когда начинаешь задумываться о будущем, обратной дороги уже нет, ты просто расставляешь цели и идешь к ним без оглядки, не обращая внимания на прошлое, но это все не мой вариант, меня заставляют оборачиваться, а мне в общем-то класть на все это ваше общественное мнение. Но летом я загорелся идеей, обозначил цель, которая по каким-то нелепым стечениям обстоятельств напрямую соприкасается и с общественным мнением, и с общественными престижем и популярностью.. Иметь талант оказалось недостаточно, важен посыл, важна репутация. Скукота, но я терпеть не могу проигрывать.
Если оглянуться вокруг, многие из хёнов утратили свое влияние, а их имена ассоциируются не с клёвыми трэками, оставшимися в истории, а с банальными комментами к статьям где-нибудь на захудалых форумах: “тот, который скурил последние мозги?” или “это те, что дружно снюхались?” Ебать, ребят, можно подумать, вы там сидите все такие чистенькие и благочестивые и отмаливаете по воскресеньям в церкви свои еженедельные грехи? Хочу ли я также, как вышеупомянутые хёны? Знаю, что могу, а вот с желанием пока не определился. live fast die young.

Имя Со Донхёна появилось в моем плане случайно. Мальчишка ноу нейм, от которого так и прёт аурой элиты. Ни разу не видел его помятым или не выспавшимся, все время в идеально отутюженных брюках и чистой рубашке с тубусом за спиной. Инженер или архитектор, но явно планирует зарабатывать на жизнь, будучи клерком. Скукота. Он засветился недавно, говорят, что его буквально заставили выступить, потому что был жесткий недобор, а статистика в большинстве случаев решает. Его я увидел впервые тоже случайно, мы с Сурином часто тусуемся в кафешке напротив кампуса, там как-то проще умирать по утрам, знаете, близкий доступ к неиссякаемым запасам кока-колы и кофе тоже многое решает. И этот странный пацан появился перед нами почти из ниоткуда, постоял напротив столика, а потом также резко развернулся и вышел на встречу яркому августовскому солнцу. Он, вроде, даже светился своей бодростью и чистотой. Я бы не обратил внимания, если бы не оживившийся Сурин, который, толкнув меня в плечо, с энтузиазмом начал вещать о том, что это “тот самый пацан”. Тогда я впервые подумал, что бодрость заразна.
— Би, я тебе о нем говорил.
— Чего?
— Тебе было бы круто с ним записаться, говорю тебе, голос у мальчишки свежак. Выиграешь пару баллов к своей загнивающей репутации.
— Завали, Сурин.
— Да бля, это он, сто пудов тебе говорю. Ты тогда свалил с репетиции..
— Да мне похер было, кто вообще устраивает концерты в понедельники?
— Ты бухой почти каждый день, так себе оправдание. Подумай хоть раз нормально.

Ну, я подумал, только вот малыш решил, что это ему не интересно, не нужно и вообще он пиздец как занят. Оказывается, отказы заставляют идти вперед быстрее и увереннее. Он не намерен был сдаваться, я - тоже. Вероятно, обоюдное упрямство и привело нас обоих к той ситуации, в которой мы оба оказались поздним утром сентября. Среда как среда, я уже собирался домой, когда пацан засветился знакомым силуэтом, выбиваясь из общей массы тем, что таскается по помещению в солнечных очках, кто вообще так делает? Ему кто-то сказал, что это офигенно круто или что? Мой младший брат часто грешит подобным, но тому, как и мне поебать на окружающее мнение. Этот на того, кому на окружающих класть, не похож совершенно. И преследовать я его не собирался, но малой, похоже засуетился, и когда мои четыре сезона отозвались по коридору громким взрывом звуков, сдержать победной усмешки мне не удалось. Сурин крикнул мне в след что-то про тайминг и я так и не понял, было ли это отсылкой к треку или к тому, что с этой игрой в Тома и Джерри пора завязывать. Всегда ненавидел физические нагрузки и в качалку ходил от силы неделю за всю свою жизнь, а этот мелкий носится по лестницам так, словно от этого зависит его жизнь, лично у меня от этого зависит терпение.
Полностью согласен, это уже не смешно, - вся эта беготня заставляет меня остановится на лестнице, оперевшись ладонями о колени, - быстро бегаешь. Но недостаточно. Слушай, давай начистоту. Я не знаю, что ты там думаешь обо мне или что ты слышал. Возможно, что-то правда, возможно, нет. Мне хватает этого времени, чтобы преодолеть последние ступени, пока малой тягается с собственной растерянностью или разрабатывает очередной план побега, только в этот раз ему придется бежать прямо мимо меня. Ловушка удачно схлопнулась. Черт побери, наконец-то. Эти догонялки порядком меня измотали. Только дело в том, что мне жесть как нужен твой голос. Для записи. Я готовлю несколько треков, и для меня это крайне важно, а я даже не слышал как ты поешь, сечешь? Не понимает, по глазам вижу. Мне о тебе рассказал человек, в словах которого я никогда не сомневался. Это называется абсолютное доверие. И то, что я сейчас рассказываю тебе здесь - тоже акт доверия. Сейчас побежит, нутром чую. Устоявшуюся тишину нарушает только мой тяжелый вздох и шуршание его рюкзака о стену. Меня учат этому последние несколько лет, поэтому давай ты не будешь разрушать теорию взаимоотношений между людьми, где диалог решает и ответишь мне простое и краткое "да". Окей? Не окей, какого вообще это все оказалось так сложно?

Голос Хонвона невозможно спутать ни с чьим другим, от него у Донхена мурашки по спине бегут так, будто с ним воочию говорит либо сам Иисус, либо Дьявол. Ему сейчас, конечно бы, за нагрудный серебряный крестик схватиться и читать молитву для спасения души, но вместо этого мальчишка, встав и выпрямившись во весь рост, хватается за ручку двери, ведущую в чужую аудиторию. Тоже ради спасения, конечно же. Дверь поддается легко, открывая взору отчаявшегося подростка совершенно незнакомого преподавателя, стоящего у учебного анатомического скелета человека и грозно глядящего на того, кто посмел прервать его, непременно очень важную и интересную, лекцию. Донхен тушуется под этим взглядом, потому что предчувствует то, что его, если он все-таки переступит порог, с позором выгонят из аудитории, ни на йоту не признав в лощеном будущем архитекторе своего студента медицинского факультета. И все, что остается Со в этой ситуации - с не меньшим позором извиниться и попятиться, признав свою ошибку.

- Крыло перепутал, - будто ни в чем не бывало и будто совершенно не слыша того, что пару секунд назад старший так откровенно и доверительно вещал, бормочет себе под нос Донхен, осторожно закрывая дверь перед собой и указательным пальцем деловито поправляя сползающие по переносице темные солнцезащитные очки. - С кем не бывает, правда?.. - игнорирует чужое откровение, сходное с покаянием, и сам не до конца осознает, что его необдуманные слова, сказанные между делом, можно легко отнести не к его глупой ошибке, а к ошибке Хонвона, пытающегося внушить что-то про доверие и человеческие абсолютно верные взаимоотношения ничего не понимающему первокурснику и “ноунейму”, переходящему в последнее время все границы дозволенного. Донхен о последствиях совершенно не думает, потому что искренне обеспокоен лишь одним: тем, как же избежать пугающего и жутко смущающего его разговора со своим кумиром о музыкальном проекте старшего и - еще более выбивающим из колеи - их совместном времяпровождении. Он под давлением всех этих чувств, затмевающих у довольно умного и сообразительного парня последние крупицы разума, а также хоть какие-то склонности к эмпатии, просто напросто не замечает, что звучит уже не высокомерно, а крайне хамовато: - Я, конечно, уверен, что у тебя огромный опыт в ведении переговоров, Хонвон-хен, но все же... у меня пара, мне пора.

Все, о чем говорил Ян до этого, кажется Донхену чем-то невообразимым. Слишком все это похоже на галлюцинацию или мечту, и потому он просто не верит во все, что видит и слышит от того, кто вполне сейчас похож на приступ шизофрении или банальный сон на яву. Донхен не верит в волшебство и никогда не обращался за помощью к черной магии, но все почему-то сложилось без какого либо вмешательства так, как он не смел представлять себе даже в самых удивительных для него фантазиях. “Все это происки лукавого,” - сказал бы пастор, к которому родители водили Донхена - немного странного на взгляд любого убежденного протестанта - каждое воскресенье. И Донхен, несмотря на свои совершенно неприемлемые для церкви взгляды на жизнь, согласился бы с ним сейчас. Он, проходя мимо Хонвона, опускает смущенный взгляд куда-то себе под ноги, стараясь не видеть зло, испытывающего внушенную ему родителями веру. Старается не слушать свой внутренний голос, уже не просто говорящий, а кричащий до головной боли о том, чтобы он остановился и поговорил с тем, кого единственного из всех людей на земле, наверное, смог бы боготворить - не слышать зло тоже очень старается, не воспринимая всерьез все происходящее с ним. Но, несмотря на все усилия, прилагаемые им, чтобы не вляпаться в какую-то не очень хорошую историю - интуитивно чувствует, что от его “да” что-то в нем кардинально изменится и не в лучшую сторону - все же поворачивается к старшекурснику лицом, продолжая уходить от своего кумира спиной вперед. - Но все же, хен… - и обещанные церковью сады Эдема с каждым его словом, обращенным к Хонвону, отдаляются от него на недосягаемые расстояния. - Он - твой человек был прав. В этой шараге ни у кого нет голоса лучше, чем у меня, - и вместо “пока” одаривает Яна лукавой, подстать его кумиру, улыбкой, поднимая правую руку вверх, чтобы указательным и средним пальцами отшлифовать в конце их последнюю, как он думает, встречу, знаком “peace”. Лучший друг всегда твердил ему: “Донхен, ты можешь думать о себе что угодно, мысленно поливать себя любой грязью, но никогда не позволяй другим думать, что ты не достоин чего-либо”. Донхен Урима всегда считал умнее пастора. И именно к Уриму он всю жизнь, как и сейчас, прислушивался лучше, чем к кому-либо.

Дерьмо вся эта ваша психология и Хонвон, убеждаясь в очередной раз в собственной правоте, напоминает себе, что отец впустую тратит такие огромные деньги. Он вскидывает подборок, чуть запрокидывая голову, и с прищуром смотрит на зарвавшегося сопляка, о наглую рожу которого мечтает приложить свой кулак. Хонвон, ты можешь всего добиться разговорами. Помни, если ты проявишь к собеседнику понимание и немного доверишься ему, то человек, скорее всего, ответит взаимностью. Это писклявый голос психиаторши в голове вещает о его размазанной психике, напоминая о социальных мантрах, которые вопреки его желанию, вдалбливались в него еженедельно. 

У молокососа, похоже, у самого беды с башкой покруче, чем у Ян Хонвона и последний цедит едва слышимое: сука, — сжимая пальцы в кулаки с такой силой, что на ладонях после останутся следы. После того, как Ян с особым энтузиазмом приложит тощего выродка лицом к стене и заставит глотать собственные зубы, пока не расплатиться за каждое свое говняное слово. Тот перемещается осторожно и оттого чересчур медленно, Хонвону достаточно протянуть руку, ухватиться за грудки его идеально отглаженной рубашки и дернуть на себя, но он держится, усмехается, впитывая в себя все, что говорит этот наглый пацан и думает про себя, что, пожалуй, да, таких бесстрашных долбоёбов в своей жизни он еще не встречал. А после малолетний пиздюк спотыкается о ступеньку выше, растеряв все свое былое высокомерие и не встречается своей тощей задницей с бетонным покрытием пола лишь потому, что Хонвон все-таки делает выпад в сторону, перепрыгивая разом через две ступеньки и цепляет мелкого за белоснежный ворот рубашки, дергая на себя, и слышит, как в это время трещат пуговицы. Одежда хуйня, вот когда сейчас треснет его лицо, вот тогда мы посмотрим, у кого тут самый крутой голос, мразина. Хонвон зол, он почти в гневе, прижимает пацана к стене лицом, а после разворачивает его также резко, как приложил, не обращая внимание на то, что пацан довольно сильно ударился затылком о стену, удерживает его ладонью за шею. Я тебя придушу прямо здесь, — Ян разбрасывается своей злостью вокруг, пока морщится от того, как на его предплечье проявляется татуировка, он почти уверен в этом, а потому меняет руку на шее у мелкого выродка и несколькими рваными движениями скидывает с правой руки кожаную куртку, чтобы, как и ожидалось, увидеть на ней свеженькую черную татуировку в виде двух сплетённых треугольников. Хонвон с такой яростью снова поворачивается к чужому лицу, поджимает губы, проводя верхним рядом зубов по нижней, и почти по-змеиному смотрит на парня, который по несчастливой случайности оказался не просто его несогласной жертвой для написания трэка, а чертовым соулмейтом.

Если вернуться на несколько лет назад, то там не будет рассказа о том, что когда-то давным-давно маленький мальчик по имени Ян Хонвон мечтал о встрече со своим человеком. Многие истории гласили, что соулмейт — это "ты", но чуть ближе, человек, который всегда понимает тебя, "слышит" даже тогда, когда ты молчишь и непременно оказывается на твоей стороне. Это твоя завершающая половина, созданная самой Вселенной.

Хонвон блюет от этой темы. Его родители — соулмейты, но истинности в них ноль целых, одна сотая, заключающаяся в общей метке. Когда Хонвон был маленьким, все, что он помнит о прекрасных днях своей семьи, соприкасаемых с законами Вселенной, это то, как соседи счастливо отмечали что-то вроде: "Какой красивый малыш, сразу видно, что родился в настоящей паре". Отец открыто изменял матери, он был младше ее на несколько лет и единственная причина, почему те оказались вместе — это сказки о родственных, навязанные обществом, истинные должны быть вместе, должны создавать семью при возможности и бла-бла-бла. Дженни не была его соулмейтом, но, хотя бы, никогда не изменяла. А этот... что Ян должен с ним вообще делать? Учить завязывать шнурки? Доставлять в университет на своем байке? Что, черт подери? Какого черта Вселенная послала ему этого мелкого избалованного пиздюка, зазнавшегося от бесконечной любви своих, наверняка, таких же золотых родителей.

Хонвон злится и он с силой отталкивает от себя парня, отворачиваясь и рукой отводя волосы назад. А после снова возвращает внимание мальчишке, ловит его за правую руку в том самом месте, где, по его мнению, только что проявилась татуировка, тянет на себя, а сам не спускает взгляда с лица напротив и цедит сквозь зубы: Давай. Показывай.

У Донхена много талантов. Он отлично поет, рисует тоже неплохо, играет на некоторых музыкальных инструментах довольно искусно, как и на нервах особо эгоцентричных личностей, что не переносят несерьезного отношения к ним. Донхен думает, что ему удается решить свою проблему, привычно по-хамски и по-детски - для людей взрослых и серьезных - оттолкнув от себя того, чье общество для него в тягость. С Хонвоном, правда, у него все иначе. Этот парень не вызывает у него раздражения или неприязнь. Хонвон в Донхене вызывает куда более сложные для принятия эмоции: глубокую симпатию, слепое восхищение и чрезмерно сильное смущение. Даже уходя от него столь деланно высокомерно, он не может сдержать в себе глубокий выдох разочарования, потому что на самом деле, совершенно этого не хочет. Если бы было все чуточку иначе, остался бы он сейчас с ним? Непременно. Но для этого ему нужно просто смириться со своими чувствами и полной потерей контроля над собственным поведением. Говорят, когда люди влюблены, они часто ведут себя иначе, чем хотелось бы. Говорят, они часто ведут себя отвратительно, как полные придурки, рядом с теми, кто вызывает в них это чувство влюбленности. Донхен не влюблен. Пока еще. Но вполне осознает, что Хонвон - его краш. Дурацкое слово для определения симпатии. Но именно оно подходит для описания чувства, которое никак не может быть взаимно. Именно с этим звуком может разбиться сердце, знающее, что ему не суждено биться в унисон с другим, к которому тянет, словно магнитом. Донхен покидает Хонвона для собственной безопасности, но даже сейчас не может не выглядеть глупо в глазах, в которых хотел бы однажды увидеть хоть немного схожее с его восхищение. Донхен спотыкается. Донхен теряет равновесие и даже не успевает как-то отреагировать на это, потому что хен, который должен был его отпустить и решить для себя не иметь больше ничего общего с ним, хватает за грудки, не позволяя упасть.

- Ой, - все, что вырывается из уст Со, когда Ян притягивает его к себе. Донхен краснеет под взглядом, который не сулит ничего хорошего. Но он, даже если сейчас от него это требуется, не испытывает ни капли страха, а колени дрожать начинают вовсе не из-за предчувствия скорой расплаты за непристойное поведение со старшим. Он смотрит в глаза с искренним непониманием, скрывающимся за темными стеклами солнцезащитных очков. Донхен не понимает, что перешел границу дозволенного. Никогда этого не понимал. Но его учат. Настойчиво и довольно агрессивно, прикладывая лицом о стену. Донхен стонет от боли и жмурит глаза, но все еще не может зарубить себе на носу, что с людьми - особенно с теми, кто нравится - нужно вести себя намного уважительнее. Ему на практике показывают какого это - выслушивать в свой адрес нечто непристойное, а ему хоть бы хны. - Хен, - звучит как-то жалобно от боли, разлившейся по всей голове, когда его снова прикладывают о стену, но в этот раз затылком. - Странные у тебя кинки, конечно, - так и не произносится вслух в ответ, потому что вместо слов срывается с губ лишь приглушенный вскрик. Боль, совершенно иная и ничем не сравнимая, разливается по телу и пульсирует в руке, когда Хонвон впервые касается оголенной кожи. Никому в этом мире не нужно объяснять, что это такое. Все знают, что такая боль может возникнуть лишь от появившейся метки соулмейтов. И осознание невозможности подобного лишает Донхена - наверное, впервые в жизни - речи. Он, как и любой подросток, ждал этого момента. Представлял и иногда фантазировал о том, кто может стать его соулмейтом. И из раза в раз это были совершенно разные люди, ведь даже родители, знающие своего сына как облупленного, не могли с точностью описать кто конкретно мог бы ему подойти. Донхен своенравный. Донхен еще не совсем устоявшийся и повзрослевший в свои девятнадцать. И потому в его фантазиях никогда не возникало никакого точного образа “его человека”. Но даже в самых смелых мечтаниях Донхен не позволял себе думать о том, что есть хоть какая-то доля вероятности того, что именно Хонвон-хен мог предназначаться ему.

- Нет-нет, - бубнит себе под нос мальчишка, под чужим взглядом расстегивая пуговицу на манжете рубашки и закатывая рукав. - Не может быть. Это неправда, - его взгляд падает на метку - чудную на его взгляд, а потому очень привлекательную. Он пальцами ее касается, гладит, пытаясь проверить настоящая ли. - Я ведь не могу быть твоим соулом, хен? - спрашивает, потому что сам не уверен в том, правильно ли все, что между ними сейчас произошло. - Это ведь не могу быть я? - но метка не стирается, как дешевая переводка и не размазывается, как краска. Она настойчиво остается на своем месте, отвечая на вопросы младшего: может.

Донхен готов расплакаться, как пятилетка, от избытка мыслей и чувств. Он разочарован. Он счастлив. Он, наконец, позволяет себе допустить лишь одну крохотную надежду на то, что имеет право быть рядом. Остаться с тем, кто ему нравится, а не бежать от него, как от проклятого. Донхену хватает пары минут, чтобы осознать случившееся, чтобы сказать себе: “выдохни и делай то, что тебе позволено по праву”. И Донхен позволяет себе слишком - для того, кто недавно не хотел даже видеться с Хонвоном один на один - порывисто, сделав шаг вперед, крепко обнять соула, о котором давно мечтал. Он обнимает парня за шею, неосознанно меткой касаясь кожи под чужим затылком. С него спадают очки от слишком резких движений, а сердце его бьется с неимоверной частотой, будто он пробежал как минимум километр до своего соулмейта, а не преодолел расстояние равное меньше метра. - Я тебя так долго ждал, хен.

Год для подростка, желающего всегда получать то, что хочется, сиюсекундно, действительно, кажется вечностью. Мечты, которые никогда не могли приобрести точные очертания, наконец могут сложиться в нечто целостное. Перед глазами Донхена не всплывают радужные картинки их с Хонвоном счастливого будущего, потому что на интуитивном уровне знает, что с этим хеном ничего не может быть просто и легко. Все мечты и ожидания складываются лишь в фразу, что громко и четко возникает в голове: “Я хочу быть с ним. Я хочу быть рядом”. Объятия у Донхена выходят слишком трепетными для двух незнакомых людей. Слишком теплыми для двух совершенно разных людей. Слишком искренними для мальчишки, который при каждой возможности избегал встречи. Он прерывает свои объятия, но лишь для того, чтобы опустив руки на чужие плечи с лукавой, почти лисьей, улыбкой уверенно сказать, не прячась больше за темными очками: - Хен, дай мне свой номер телефона. Ну, по-жа-луй-ста.